Журнал Наш Современник 2008 #9

"Окуривание" представляло собой сжигание в комнате "серничков" (полосок бумаги, покрытых тонким слоем расплавленной серы) или просто серы в кусках. "Сернички", увязанные в пачки, равномерно развешивали на растянутую в комнате проволоку, а затем поджигали. В качестве противопожарной меры пол под ними следовало застелить железными листами или засыпать слоем песка. При использовании кусков серы их размещали на сковородках или в чугунках и поджигали с помощью спирта.

После суточной обработки в комнате гибли все клопы. В завершение, чтобы люди не отравились продуктами горения серы, кроме проветривания

приходись проводить еще одну операцию. В помещении распыляли нашатырный спирт, который связывал свободный сернистый газ.

Очевидно, что применение серы давало прекрасный результат, но, судя по опубликованным в журнале "Жилище и строительство" рекомендациям, описанный способ вряд ли был доступен всем москвичам. Взять хотя бы главное условие: помещение должно находиться под действием сернистого газа как минимум сутки. Или пожелание - для стопроцентной гарантии проводить дезинсекцию сразу во всей квартире. Интересно, кто и где мог при московской перенаселенности дать приют многочисленным обитателям огромной "коммуналки"? Хотя бы той, что была описана в очерке Николая Погодина "Коммунальная квартира":

"Коридор квартиры N 37 на 5-м этаже узок, как щель. В первобытном состоянии коридор был широким и прохладным. Теперь сундуками, комодами, гардеробами, ящиками стены заставлены до потолка. Остался узкий черный тоннель, ведущий от парадного до уборной. Ходить надобно умело и робко. Пойдешь смело - и висок твой ударится об острый угол какой-то мебели или, как часто бывает с новыми людьми, - в лицо шлепнется чья-то белая одежда, которую сушат в коридоре одинокие жительницы-франтихи.

К числу оных относятся Маргарита Карловна, свободный художник-пианистка, девица лет 30, а также маленькая и злая девушка, школьный работник - Шура, лет 27. Маргарита Карловна любит животных, и у нее живут два белых ожиревших кота в обществе молодого фокса дамской особи. Шура же ненавидит двух белых котов и резвую собаку… Впрочем, котов ненавидят все в квартире: и Анастас Трофимович, советский работник, со своею женой Марией Тихоновной, и инженер-электрик, и нэпманы Мисерские с дочерью Лю-кой, и уборщица Дуня. Почему такая ненависть? Коты - обычные и на вид приятные. А вот поэт Вадим Моторов котов любит, но зато не уважает собаку и бьет ее ногой.

Жителей в шести комнатах, выходящих дверьми в коридор - 15 человек, вместе с поэтом, который живет в углу коридора за ковром, рядом с парадной". А вот какие нравы царили в этой квартире:

"Круглые сутки коридор освещает 25-свечевая лампочка. Но светло лишь у телефона, где висит эта лампочка. Чуть дальше - тьма и бездна, угрожающая углами шкафов, гвоздями ящиков, мокрыми принадлежностями Маргариты Карловны и Шуры. Сейчас, под вечер, квартиранты наверно пообедали. В коридоре дети играют в жмурки. Поэт за ковром громко чавкает и насвистывает мелодию.

Обрываясь три раза, звякает хрипучий звонок, и стремительно из своих дверей выскакивает школьная работница Шура, пританцовывает, оправляет блузку, торопясь срывает цепочку, распахивает дверь и вдруг издает хриплый звук, похожий на стон.

На пороге стоит девушка.

- Вам кого?- злобно вскрикивает Шура. - Вам к этой… пианистке? Будьте добры, звонить всегда пять раз.

От уборной на эти возгласы уже движется Маргарита Карловна.

- Какая несдержанность, какая несдержанность! - громко шепчет она. - О, боже!

- Я не знаю, - выкрикивает маленькая Шура, - когда это прекратится. На парадном, кажется, ясно написано.

- А я удивляюсь Вашей грубости.

- А я удивляюсь… Вашему… нахальству, вот что!

- Проходите, милая, ничего, - берет за рукав оторопевшую свою посетительницу Маргарита Карловна. - У нас, знаете, странные люди.

Шура, наверное, бледнеет: ее назвали "странной". Как это понять? Она бросается в свою комнату и там кричит у дверей:

- Тоже… свободные художники! Старая кукла… Зубы в стакане мочит… Идиотка.

Медленно, мимо этих вдохновенных тирад, проходит Маргарита Карловна, высоко поднимая свой пучок белых волос. Но навстречу ей хрипит звонок. Раз… два… Она считает. Пять раз. Это шли к Маргарите Карловне.

- Вам кого? - звучит строгий вопрос Маргариты Карловны перед военным человеком, которому открыла она.

- Александра Петровна дома?

- Я не знаю, дома ли Ваша Александра Петровна, - медленно и громко отвечает Маргарита Карловна.

- Дома, дома, - кричит из своих дверей Шура.

- Пожалуйста, научите, Александра Петровна, звонить правильно Ваших гостей. На парадном, кажется, ясно написано!

- Гражданка, извиняюсь, - смущается гость. - На лестнице у Вас темно. Поэт Вадим Моторов стонет из-за ковра:

- О, люди!

И с треском, как будто что-то случилось ужасное, распахивается дверь советского работника Анастаса Трофимовича, и оттуда с воплем, поднятый за хвост, летит белый, жирный кот.

- Коты! - кричит хрипло и жутко Анастас Трофимович. - Проклятые коты! Маргарита Карловна взмахивает руками.

- Что Вы делаете?!

И вот в дверях весь Анастас Трофимович, всклокоченный, потный, кажется, только в белье, с расстегнутым воротом.

- Что я делаю, сударыня? - роковым басом и запыхавшись вопрошает он. - Что я делаю? - Кота Вашего за хвост вышвырнул, вот что я делаю.

Скрипят двери. Высовываются головы.

- Вы, Маргарита Карловна, квартиру в зоологический сад превратили. Ваш кот, изволите видеть, мне в фикус напакостил… в тропическое растение… Раз имеете животное, так приучайте.

- Ну, как Вы можете так кидаться живым существом? Это дико.

- Благодарите бога, что зима, а то бы я его в окно.

Шум этот, при беспристрастном наблюдении похожий на смешной переполох на птичьем дворе, длится минут пять. Скрипит крайняя дверь. Выныривает черная эспаньолка и пенсне инженера-электрика.

- Граждане, дайте работать! Прошу!

Глухой, тяжелый голос инженера заставляет очнуться. Маргарита Карловна с котом на руках уходит к себе. Двери закрываются. Поэт прячется за ковер. Тишина… Поэт зажег свечу. Он будет сейчас проникновенным речитативом повторять строфы, льющиеся из-под его пера, а в ответ ему из другого конца коридора поплывет унылое и противное: а-а-а… а-а-а… а-а-а… Это молодая певица упражняется у Маргариты Карловны. Ничего. Пусть акает. Поэт привык. Млеет чуть кисловатым запахом белье. Вгрызаются мыши в старую мебель. Позвонил телефон. И все уверены, что это не им. И никто не выходит. Телефон трещит вторично и длиннее. Опять все наперед знают, что это не их зовут. В третий раз - минуты полторы заливается аппарат. Выбегает инженер, хватает трубку и глухо мычит:

- Говорите.

Как-то остервенело и угрожающе он кричит по коридору:

- Люку зовут.

Выпрыгивает в коридор нэпманова дочка Люка. Она склоняет набок хорошенькую свою головку болонки и начинает нежно щебетать. Поэт гудит из-за ковра:

Вуалевые дали…

Люка мило шепелявит в телефон, отвечая кому-то:

- А мне это прискучило. Уборщица Дуня тянет из кухни ванну.

- Чёрт знает! - грубо и басовито ругается Люка и опять нежно, как шелест лепестка:

- Я бы Вас хотела видеть.

И так вот ласково и игриво Люка говорит десять-пятнадцать-двадцать минут… Инженер проходит в уборную и возвращается оттуда, глядя на свои часы. Потом прогуливается между шкафами. Потом становится рядом с девушкой и мрачно глядит ей в рот. Потом, одетый и причесанный, выходит в коридор Анастас Трофимович.

- Вы, что ли, тут в очереди? - спрашивает он у инженера. - Долгая, видать, музыка.

Люка закусывает губу, поворачивается к мужчинам спиной. Инженер смотрит опять на часы. Анастас Трофимович трясется.

- Барышня, - дрожа голосом говорит он. - Не довольно ли?

- Пожалуйста, не мешайте.

- А я говорю - довольно.

- А я говорю - отстаньте.

- А я говорю…