Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда

Я спросил, считает ли он, что опыт советских диссидентов может быть полезен для исламского мира.

— Да, и не только для исламского мира, — ответил Щаранский. — Я считаю, что он актуален для любой страны, но, к сожалению, свободный мир не изучает советский опыт и не извлекает из него уроков. Когда я встречаюсь с египетским диссидентом Саидом Эддином Ибрахимом, он начинает критиковать США за поддержку Мубарака, так как, по мнению американцев, “Братья-мусульмане” еще хуже. Хотя у нас есть разногласия по ряду политических вопросов, его защита прав и свобод человека, вызов, который он бросает диктатуре, напоминает мой опыт. Мы понимаем друг друга, мне знакомо его восприятие свободы, ее силы и привлекательности. К сожалению, ситуация в Египте значительно сложнее нашей, поскольку мы, несмотря ни на что, привлекали внимание мировой общественности, когда нас арестовывали. В исламском мире все происходит совершенно иначе.

— Могут ли диссиденты исламского мира, если Запад их поддержит, оказать такое же влияние на политические процессы, как советские критики системы?

— Запад по меньшей мере мог бы перестать так откровенно поддерживать диктатуры. Как только президент Буш после 11 сентября надавил на Мубарака, гражданское общество сразу же проснулось. В Египте начались акции протеста, но когда критика ослабла, режим посадил в тюрьму Саида Эддина Ибрахима и заткнул рот остальным. Я не говорю, что все так просто. Ситуация достаточно многогранна, но утверждать заранее, что арабский мир не может добиться демократии, аморально и просто неправильно. Никто не сделал столько же, сколько Запад, чтобы сформировать особенно трудные условия для демократии в исламских странах. После Первой мировой войны, когда в регионе образовались национальные государства, Запад сделал все, чтобы поддержать местных диктаторов. В одной стране нашли семью, в другой нашли две и дали им власть. Так появились Иордан, Ирак и Саудовская Аравия. Когда Запад говорит: “Ну да, они ведь такие, что с ними поделать?” — я отвечаю: “Дайте критикам системы хотя бы шанс, например прекратив поддерживать диктаторов. Предъявите им какие-нибудь минимальные требования”. Вместо этого все сводится к выбору между религиозными фанатиками и светскими диктаторами.

Работая над вводной статьей к “карикатурам на пророка Мухаммеда”, объяснявшей, откуда такое внимание к самоцензуре, я опирался на свое знакомство с “обществом страха” в СССР. Я не собирался утверждать, что существование “карикатур” угрожает свободным западным странам, что общество страха, глубоко пустив корни, начало пожирать свободу изнутри, — все это следует из текста. Но я мог привести длинный список примеров самоцензуры в отношении ислама (музеи изобразительных искусств, переводчики, иллюстраторы, театры, телеканалы и юмористы), при виде которых у меня возникали ассоциации с обществом страха, описанным Щаранским. В десятках случаев, произошедших на Западе, усматривалось действие механизмов общества страха, и я видел в Советском Союзе, что происходит, когда эти механизмы влияют на весь социум. Как они начинают буквально пожирать души людей, заставляя их терять достоинство и самоуважение. Цензура, запугивание и угрозы привели к тому, что в СССР развилась практически всеобщая самоцензура, так что властям очень редко приходилось вмешиваться — народ сам прилаживался к границам, которые устанавливал режим. Как указывал Солженицын в своем призыве к борьбе с самоцензурой, граждане в конечном счете не только подвергались репрессиям со стороны режима — нет, они и сами себя угнетали. Таким же образом деятели кино, литературы и театра являлись не только объектом цензуры. Они активно ограничивали сами себя, чтобы иметь возможность публиковаться, не вызывая гнев режима.

О примерах страха и самоцензуры в Западной Европе я писал в главе, посвященной публикации рисунков: “Приведенные примеры заставляют спросить: имеются ли причины для страха на самом деле? Достоверно известно лишь то, что страх действительно есть и что он ведет к самоцензуре”.

Ссылаясь на свой опыт, полученный при изучении Советского Союза, я сделал вывод о требовании некоторых мусульман запретить оскорбление религиозных чувств: “Неслучайно люди в тоталитарных обществах вынуждены томиться в тюрьмах за шутки или критику в адрес диктаторов. Как правило, их осуждают за оскорбление чувств “своего народа”. В Дании проблема еще не зашла так далеко, но приведенные примеры свидетельствуют, что мы катимся по наклонной, и никто не может предсказать, куда нас заведет самоцензура”.

Общение с Советским Союзом и Россией по-разному влияло на мое мировоззрение. В 1980 году, когда мне было двадцать два, я надолго отправился в Москву — учиться. Мне предстояло шаг за шагом изучить общество, совершенно непохожее на все то, что я видел в скандинавском государстве всеобщего благосостояния. Я хотел понять этот чуждый мир, полный парадоксов, одновременно пугавших и очаровывающих меня, в немалой степени благодаря встрече с Наташей. У меня было больше вопросов, чем ответов, но со временем все пережитое мной обрело язык, особое влияние на который оказало правозащитное движение.

Благодаря работе в Датской организации помощи беженцам я попал в среду русских эмигрантов. Они давали мне газеты, журналы и книги, публиковавшиеся на Западе на русском языке. Я познакомился с эмигрантской газетой “Русская мысль”, издаваемой в Париже, где читал годовые отчеты Александра Гинзбурга об арестах, обысках и акциях протеста, проведенных в СССР, а также новости о ситуации в сфере потребления, о чем молчала партийная пресса. Я следил за публикациями в журнале Кронида Любарского “Страна и мир”, аналогичном издании “Континент” и ряде других журналов. И хотя наша семья порой с трудом сводила концы с концами, я подписался на самиздатовский бюллетень “Радио Свобода”, где печатались наиболее важные статьи подпольной прессы. Я ездил на западноевропейские конференции, где диссиденты-изгнанники обсуждали последние события в стране: насколько силен или слаб режим, какие течения преобладают в литературе, где проходит граница того, что можно говорить и о чем следует молчать. Я слушал “Радио Свобода”, “Голос Америки” и Би-би-си на русском языке охотнее, чем датское радио.

Во время глобального карикатурного скандала, разразившегося в январе 2006 года, я заметил свойственные советским диссидентам черты в бывших мусульманах и в тех из них, кто критически относился к своей вере. Примечательно, что публикацию рисунков поддержали многие критики ислама, как правого, так и левого толка. Они восприняли “карикатуры” как битву в войне за свободу слова и вероисповедания, против тоталитарных режимов и движений и, подобно советским диссидентам, не побоялись выступить с протестом против общества страха, предупреждая своих соотечественников о последствиях, если те уступят запугиванию.

28 февраля 2006 года в “Юлландс-Постен” и ряде других европейских газет под заголовком “Мы стоим перед новым тоталитаризмом” было опубликовано открытое письмо выдающихся общественно-политических деятелей — бывших и “светских” мусульман, которое стало их ответом на угрозы и насилие, вызванные “карикатурами на пророка Мухаммеда”. За годы жизни в исламской среде у них сформировалось критическое отношение к этой религии, которую они воспринимали как политический инструмент преследования инакомыслящих. Эти люди, не боявшиеся выражать свои взгляды публично и относившие себя к светскому обществу, неоднократно получали угрозы. При этом их политические убеждения были самыми разными: коммунистка иранского происхождения Мариам Намази и активист левого крыла Шахла Шафик, либерально настроенная уроженка Сомали Айаан Хирси Али, практикующая мусульманка Иршад Манджи, атеисты Ибн Варрак и Салман Рушди, профессоры Антуан Сфейр и Мехди Мозаффари и писательница Таслима Насрин. Кроме того, под открытым письмом подписались три французских интеллектуала: Бернар-Анри Леви, Каролин Фуре и Филипп Валь. Последние двое — журналист и главный редактор сатирического журнала “Шарли Эбдо”. Против них в 2007 году было возбуждено уголовное дело за публикацию “карикатур на пророка Мухаммеда”, однако суд оправдал сотрудников журнала. “После победы над фашизмом, нацизмом и сталинизмом мир оказался перед новой угрозой тоталитаризма — исламизмом.