Очерки секретной службы. Из истории разведки

Как только показаниями агентуры было установлено, что дальнобойное орудие размещено на опушке Сен-Гобенского леса, ураганный огонь союзных батарей и бомбежка с самолетов изолировали засеченный район. Донесения разведки подтвердили, что германское орудие «кочует», т. е. передвигается с места на место; поэтому треугольная зона непрерывно подвергалась действию артиллерийского огня и бомбардировкам с воздуха.

Но в лесу находились и фальшивые орудия, также замаскированные сетками и листвой, чтобы вводить в заблуждение воздушных наблюдателей и разведчиков. И так как в Эссене изготовили несколько таких мощных орудий, одно из них могло постоянно поддерживать беспокоящий огонь. Заставить «Большую Берту» замолчать насовсем, несмотря на все усилия артиллеристов, наблюдателей, летчиков, специалистов по звукоулавливанию и разведчиков, никак не удавалось. Нужны были специальные математические вычисления, чтобы точным огнем накрыть пресловутое чудище Круппа.

Немцы никогда не знали точно, какой участок Парижа они обстреливают. Еще за несколько дней до того, как «Берта» начала обстрел, немцы отрядили агентов для ежедневного доклада о точках поражения, человеческих жертвах и действии бомбардировок на дух населения.

Между тем в Париже были организованы летучие команды, которые немедленно убирали мусор, чинили мостовые и вообще врачевали раны, наносимые городу обстрелом. Нередко следы разрушения удавалось ликвидировать за каких-нибудь 5–6 часов. И все-таки даже при таких темпах немецкие шпионы ухитрялись определять место попадания снаряда, посланного из Сен-Гобена. Полковник Николаи рассказывает, что он регулярно получал обстоятельные донесения о пораженных участках и обо всех последствиях бомбардировки; главным образом такие сведения добывала и передавала некая шпионка Ида Калль.

Французы не отрицают, что она долго и успешно занималась этой опасной деятельностью. Они понимали, что из такого космополитического города, как Париж, выкурить всех шпионов слишком трудно, и заботились главным образом о том, чтобы укрыть от них весьма секретный материал военного или политического характера.

Что касается французской разведки, то в ней служил, по меньшей мере, один шпион, сумевший во время войны обосноваться в главной квартире германской армии. Этот агент действовал в качестве комиссара полевой полиции и своей работой так хорошо себя зарекомендовал, что неизменно переезжал вместе со ставкой по мере того, как сама ставка перемещалась из Шарлевиля в Стенэ, Крейцнах и Плесси. По иронии судьбы, шпион Вегеле обязан был охранять верховное командование германской армии от покушений или слежки неприятельских, т. е. антантовских, агентов. При этом герр — или мсье — Вегеле не мог позволить себе ни малейшего промаха. Он должен был действовать эффективнее самых талантливых из своих коллег по полицейской службе. В личной жизни ему приходилось вести себя с величайшей осмотрительностью, выбирать друзей с большим разбором и в то же время не казаться чудаком или нелюдимом. Нужно было также обладать большой изобретательностью, чтобы благополучно лавировать между скалами и отмелями национальной и международной политики. С одной стороны, легко было запутаться в противоречивых германских делах, а с другой — не менее легко было выдать себя повышенным интересом к делам французским.

В то же время он не мог носить дешевой маски фанатичного врага Франции, чтобы не испортить этим своей карьеры тайного французского агента. Умные деятели контрразведки справедливо не доверяют фанатикам. Такой человек, как Вегеле, непременно привлек бы к себе пытливое внимание. Почему он ненавидит французов? Что они ему сделали? Обманула ли его француженка, или разорила французская фирма? Или он жил во Франции или в одной из колоний, нарушил там законы и до сих пор в этом не сознался? Самой возможности возникновения таких вопросов нужно было всячески избегать.

Об успехах шпиона Вегеле в германской ставке мало что известно. Установлено только, что он заранее оповещал о большинстве крупных передвижений немцев как на Восточном, так и на Западном фронте. Достижения его не соответствовали огромному риску, которому он подвергался, и трудностям его работы. В мае 1918 года, когда Гинденбург, Людендорф и их помощники-специалисты из германского главного штаба готовили большое наступление против 6-й французской армии, Вегеле все разузнал, и оказалось, что он не переоценил опасности. «27 мая предстоит крупная атака на Шмен-де-Дам» — таково было отправленное им предостережение. Но 6-й армии это не спасло, ибо французская разведка доставила это предупреждение в Шантильи с опозданием на десять дней.

Глава сорок седьмая

Цензор на секретной службе

В один из пасмурных дней первой военной зимы некий цензор английской почты сидел за своим письменным столом, просматривая корреспонденцию и пакеты, адресованные в нейтральные страны. Он наткнулся на газету, посланную в Амстердам по адресу, который значился в его последнем «Списке подозрительных лиц». После того, как он тщательно исследовал газету и нигде не обнаружил сколь-нибудь заметных чернильных или карандашных пометок, смахивающих на шифр или код, он отложил её в сторону, чтобы произвести установленные испытания на тайнопись. В лаборатории были обнаружены признаки тайного сообщения. На полях газеты химическими чернилами было написано несколько английских слов. Сообщалось, что «С» отправился «на север и «посылает из 201» На газете стоял почтовый штемпель Дептфорда.

Как будто немного, однако с этим не согласился бы ни один контрразведчик. Здесь было все же указано место — Дептфорд, номер 201 и «С» на севере. Немедленно вызванный инспектор Скотленд-Ярда первым делом позвонил по телефону в дептфордскую полицию. Он хотел узнать, что означает цифра «201»: сколько улиц в городе могут иметь дом с таким большим номером.

— Только одна, — последовал ответ, — Хай-стрит.

В доме № 201 сыщики Скотленд-Ярда нашли Петера Гана, «булочника и кондитера», натурализовавшегося в Англии немца. Тот упорно твердил, что никогда ничего не писал на полях газеты, безусловно, не отправлял ничего в Амстердам и не знает никакого «С». Но когда в его булочной произвели обыск, то нашли старый башмак, в котором был спрятан пузырек невидимых чернил и особое нецарапающее перо для писания такими чернилами. Так как булочник продолжал отпираться, его посадили в тюрьму.

Расследование, произведенное в Дептфорде, вскоре дало ответ на многие вопросы из тех, на которые упорно не отвечал Петер Ган. Соседи вспомнили, что к нему часто захаживал приятель — человек изысканной наружности, рослый, хорошо одетый; его принимали за русского. Был внимательно проштудирован список всех лондонских «бординг-гаузов» — меблированных комнат с пансионом. Контрразведчики сосредоточили свои поиски на районе Блумсбери, где взволнованная хозяйка узнала по приметам своего жильца и сообщила, что фамилия его Мюллер, что он русский и недавно уехал по личному делу в Ньюкасл.

Ошибки быть не могло. «С» действительно находился на севере. У хозяйки даже оказалась его фотокарточка.

На следующий день Мюллера арестовали в Ньюкасле и препроводили в Лондон. Он оказался опытным секретным агентом, хорошо знающим морское дело. Разъезжая по Англии, он собирал всевозможные сведения, нужные и полезные германскому морскому ведомству. И так как практиковавшийся им способ передачи этих сведений отличался новизной, этот шпион мог работать ещё долгие месяцы и оставаться в тени, если бы не бдительность почтового цензора. В обнаруженной цензором газете и как и в других сообщениях, отправленных Мюллером, был использован остроумный код, изобретенный самим шпионом. Он попросту помещал в провинциальных английских газетах объявления о сдаче комнат, о продаже вещей, о розыске книг, составленные по определенному плану, и отправлял эти газеты по различным явочным адресам в нейтральные страны.

Являя чуть ли не стандартный тип профессионального международного шпиона, Мюллер до 1914 года был бродягой, спекулянтом, основателем дутых торговых товариществ, а заодно и героем романтических историй. Его успех у впечатлительных молодых женщин нетрудно объяснить, ибо он был человек воспитанный, по-английски говорил без малейшего акцента и столь же бегло изъяснялся на пяти других языках. Как уроженец Либавы, он мог называть себя русским, но, в сущности, был настоящим космополитом; его «русская внешность» была лишь простой и удобной маской. Может быть, она давала ему возможность более или менее вразумительно отвечать на глупые вопросы, но, в конце концов, помогла контрразведчикам его выследить.