«Всех убиенных помяни, Россия»

Ни один журнал не оставляет в покое талантливого министра финансов и выдающегося государственного деятеля (теперь это пора признать). В «Паяце» Витте играет на балалайке между другими музыкантами — Дурново и Победоносцевым. Здесь же учитель русского языка приказывает ученикам слово «правительство» писать так: «правиттельство» (чтобы было ясно, кто в середине…).

«Гвоздь» посвящает ему эпиграмму:

В «Жупеле» (№ 2) Витте изображен с двумя знаменами в руках — трехцветным и красным, под ними надпись: «Отставка!» И с левой, и с правой…

В «Забияке» (№ 1) Витте ломает рубль.

В «Знамени» (№ 1) «его сиятельство братец», вооруженный штопором, обнимает внушительных размеров сороковку и говорит «со слезой»:

— Одна только ты у меня, голубушка, и осталась…

Журнал «Игла» остроумно высмеивает то же введение винной монополии: на рисунке Витте с бутылкой водки, а внизу пояснение: «Аква Витте…»

Интерес к графу со стороны сатирических листков до такой степени неисчерпаем, что кажется вполне понятным его «собственноручное» письмо (в № 3 «Сигнала») такого содержания: «Братец-редакгор! Я требую, чтобы меня хоть восемь часов в сутки оставляли в покое. Витте…»

Чрезвычайно много места уделено и другой злободневной теме первой революции: борьбе правительства с революционной печатью — в первую очередь, с революционной сатирой. Особое внимание к этому вопросу не требует пространных объяснений: полицейские кары прежде всего обрушивались на издателей, редакторов и сотрудников юмористических журналов.

«Молот» печатает интересную пародию на арию Ленского:

Ежедневно в те годы переодические издания получали «предупреждения», за коими следовала приостановка журнала или газеты и — вышеприведенная «ария редактора». Каскад «предупреждений» недурно отражен в таком, например, «случае из жизни» («Игла» № 1): «Один редактор, открыв коробку с папиросами и прочтя лежавшую в ней бумажку с надписью «остерегайтесь подделок», воскликнул:

— Черт возьми! Опять предупреждение…»

Очень часты в журналах такие объявления: «В тюрьме за скромное вознаграждение согласен сидеть с 24-го числа сего месяца в качестве редактора или издателя. Согласен в отъезд…»

Вероятно, тот же «заместитель» редакторов, руководствуясь собственным опытом, проводит в № 1 «Иглы» такие филологические изыскания: «От какого слова происходит «полиция»? Конечно, от рода службы — «по лицу»…»

В № 7 «Спрута» — предшественник «Сатирикона», издававшийся Корнфельдом же, — приведен такой диалог:

— Вы чем занимаетесь?

— Я сижу литературным трудом…

В № 1 «Зарниц» Теффи меланхолически замечает: «Садитесь, пожалуйста!» — сказал прокурор, узнав, что у редактора нет залога…»

Кто мог думать, что очень скоро — что для вечности каких-нибудь 10–15 лет! — «жестоких прокуроров» заменят следователи ГПУ и скажут, указывая на землю:

— Ложитесь!.. — и даже без «пожалуйста»!

Не кажутся ли теперь все «ужасы» сатирических журналов былых годов, все эти предупреждения, полиция, редакторские арии и пр. — милой сказкой в сравнении с нынешней, советской «свободой слова»?

Каким, действительно, «братцем» кажется покойный Витте в сравнении с Феликсом Дзержинским!..

Анна Вырубова о себе, царице и Распутине [49]

Некоторое время назад все газеты обошло странное известие:

— Из Финляндии бежала Анна Вырубова.

Говорили, что бывшая фрейлина и ближайший друг царицы Александры Федоровны, страдая манией преследования, скрылась из пограничной с Советской Россией полосы, где она жила, не то в Швецию, не то во Францию. Передавали, что Вырубову выслали из страны за какую-то пропаганду и противодействие введению нового стиля в православной церкви Финляндии. Уверяли — и все это и «из самых достоверных источников!», — что Вырубова не то сама покончила жизнь самоубийством, не то ее убили.

Клубок слухов вокруг этой, как ее называют, «зловещей женщины» был настолько фантастичен и противоречив, что следовало с осторожностью относиться к «самым достоверным источникам».

Слухи оказались действительно фантастикой. Никуда она из Финляндии не скрывалась. Никогда не стрелялась и не вешалась. Никто ее не думал убивать. «Зловещая женщина» по-прежнему живет в Выборгском районе, изредка приезжая в Гельсингфорс.

На днях в Финляндию из Советской России, куда она ездила в модном теперь амплуа «знатного иностранца», прибыла известная шведская журналистка и писательница Анни Квенсель. Последняя, зайдя к чрезвычайно популярной здесь «защитнице арестантов» баронессе Матильде Вреде, крупной благотворительнице, которой и русские эмигранты обязаны очень многим, застала у баронессы…

Впрочем, представим лучше слово автору, г-же Квенсель.

— Среди гостей я увидела двух дам. Открытые, немолодые уже лица. Мягкие, чуть застенчивые движения, очень тихая речь. Я невольно обратила внимание на этих дам. Они довольно свободно говорили по-шведски, принимая участие в общем разговоре. Но ухо мое сразу уловило характерный русский акцент.

Кто они? Прошло несколько минут, пока я поняла, кто сидит рядом со мной. Это была Вырубова. Анна Вырубова, пользующийся такой печальной известностью интимный друг расстрелянной царицы. Легендарная «зловещая женщина», имевшая столь исключительное значение в последние годы последнего царствования.

Я не сразу смогла заговорить с моей новой знакомой. Весь вид ее, усталый, покорный, почти безразличный, казалось, говорил: не спрашивайте меня ни о чем, не надо рыться в моем прошлом, принесшем мне такие страдания…

Сидевшая рядом с Вырубовой дама, совсем уже старуха, оказалась ее матерью, госпожой Танеевой, урожденной графиней Толстой.

Мне невольно пришли в голову все разноречивые мнения о Вырубовой. Вспомнила я, как много лет тому назад в Вене один из видных посланников при русском дворе охарактеризовал Вырубову. «Это низкая интриганка, — сказал он мне, — из всего извлекающая выгоды для себя. Это главное орудие и креатура Распутина и его клики».