Газета Завтра 763 (27 2008)

Вы остались без крыши над головой и средств существования? А нужно ли вам такое существование? Вы ошибочно считали, что жили хорошо, в разумном достатке, уюте, учились, работали. Всё — не так, мы про вас лучше знаем. Жили вы плохо, учили вас не тому. Толстой, видишь ли, в программе, Наташа Ростова! Про Чмонкина надо читать!

Лечили вас хуже некуда, и мы вас избавили от всего плохого: отца семейства укокошили — от надвигающихся болезней избавили, от неправильного лечения уберегли. Дом спалили, и плесени в подвале — как ни бывало. Тенёта чердачная тоже в огне исчезла. Где плесень? Где тенёта? Нету! Разве плохо? Хорошо.

Подрастающим детям убитого (ох, что это я — профилактированного от хворей) ежедневно из всех рупоров: в школе, по радио, телевидению, — внушают, каким никчемным, уродливым, сиволапым был отец. И тут же, как пример, и идеал показывают: утончённых либералов, педерастов, дизайнеров. Впрочем, почему же через запятую?

Дети, внушаемые в силу возраста и отсутствия другого источника информации, первое время стыдились своего предка. Потом, глядя в зеркало, зная, что они на отца похожи, призадумались: какой же это урод? Если следовать определениям данного слова, то уроды — эти самые члены консилиума. Да и разве отец лентяй и пьяница, если вон домину какую, на фотографии оставшуюся, своими руками, без всяких гастарбайтеров, отгрохал, обихоженными были поля, скот держали. Подержи-ка корову лентяй! В 5 часов кажинный день на дойку повставай, сено покоси. И какой же он идиот, если в каких только науках ни преуспел, оставив чертежи, наработки.

Имелись у убитого немалые сбережения, но консилиум решил, что деньги были неправильными: на плохом станке изготовлялись изделия, за которые выручены, на плохом тракторе пахали, урожай собирали несовершенным комбайном. А посему деньги надо изъять как плохие в пользу тех, кто к ним отношения не имеет: на тех персонах (они же не пахали на неправильных тракторах и не работали на несовершенных станках), грех несовершенства не распространяется.

На освободившемся от плохого дома месте пришлые люди затеяли строить новый. Но поскольку навыков созидательной деятельности не имели и иметь не желали, а только танец зикр танцевали, виноградную лозу воспевали, юридические услуги оказывали, то погнали на строительные работы детей убитого (фу ты! ну, конечно, избавленного от болевых страданий), его вдову, стариков-родителей. Поняв, что и кушать надо, погнали сирот на поля. Поскольку трактора не было, то впрягли в плуг, дали лопату, вменив за норму выработку трактора, а сами при осиротевшей семье стали эффективными собственниками и топ-менеджерами: как топнут ногой на лентяев! Эффективней гнать на работу в 5 утра, рабочий день не как при папаше-оболтусе часов 7-8, а 12-15, выработка таким эффективным образом сравнивалась с тракторной. А трат на горючее, запчасти — никаких! Ну, не дурак ли был? Нет, тенёта у такого лоха не случаем завелись.

Консилиумы застрельщиков убиения (фу, опять я за своё — ну, поняли, чего) и перестройки его дома и уклада собираются на радио "Ухо Москвы". Не надо умничать, играть в конспирологию, искать в названии намёки на отношение радиостанции к Большому брату. Никакой конспирологии: это радио принадлежит не Большому брату, а малому народу — просто, ясно, конкретно. Осиротевшим, лишённым своего имущества детям, вдовице, предкам убитого Станислава Сергеевича Семенова, Работяги (коротко — СССР) рассказывают, каким благом для убитого и осиротевших было убиение. Какие напасти могли бы приключиться с ним, кабы жил. И как хорошо им, что они СССР убили, какое чувство удовлетворения от этого испытывают.

Денис Тукмаков НАРОД С БЛЕСКОМ В ГЛАЗАХ

Чемпионат Европы закончился, и пока официальная пресса захлебывается восторгом от выхода нашей сборной в полуфинал и строит планы на будущее, попробуем внимательно рассмотреть ту социальную кибернетику "боления за Россию", которая сопровождала игру команды здесь, на Родине. В конце концов, как ни крути, большой спорт действительно существует для болельщиков, ведь без их соучастия в таинстве игры невозможны ни высокие гонорары звездам, ни международные состязания, ни даже детские секции, из которых атлеты только и приходят в спорт.

Итак, что же показали эти три июньские недели, во время которых, без преувеличения, десятки миллионов россиян превратились в отъявленных болельщиков самого популярного в России вида спорта?

Прежде всего, со стороны общества мы увидели удивительные проявления массового патриотизма. Фактически, за эти дни был развечан миф оранжистской и отчасти левой оппозиции о ненависти, которую будто бы поголовно испытывают наши соотечественники по отношению к своей собственной стране, к "этой Рашке", к "преступному государству", к "власовской тряпке" и "писанному-переписанному гимну". Мы увидели, что миллионы людей по всей стране отождествили себя не просто с "двадцатью двумя футболистами плюс Хиддинк", но с субъектом по имени "Российская Федерация". При всей ненависти к отвратным сторонам нашего бытия, к тарифам и законам, к нуворишам и коррупционерам во власти, к Чубайсу и Абрамовичу, граждане России в очередной раз продемонстрировали свою верность флагу. В последний раз такой всплеск всеобщего патриотизма возникал разве что при переносе "Бронзового солдата" в Таллине.

Другим не менее удивительным проявлением поддержки сборной России стала невиданная солидарность граждан между собой. Подчас это приобретало удивительные формы. В ночи побед зафиксированы десятки случаев даже такого, невозможного в прочих ситуациях, единения, как братание футбольных фанатов и работников милиции. Общую радость готовы были разделить совершенно незнакомые люди на улицах, весьма далекие от фанатских группировок и болельщицкой активности. Мы увидели, что вся страна: от Калининграда до Владивостока и от Мурманска до Махачкалы, — спаяна единым комплексом переживаний и общей системой оценки "свой-чужой". На время чемпионата отошли на задний план практически все противоречия: национальные, географические, сословные, религиозные и т. д.

Еще мы стали свидетелями потрясающих проявлений чувств, дикой энергетики, заряженной пассионарности миллионов людей, у которых горели глаза и учащенно бились сердца все то время, пока сборная в блестящем стиле обыгрывала одного за другим трех именитых соперников. На улицах российских городов тысячные толпы собирались возле больших экранов. Кинотеатры на Дальнем Востоке, транслирующие матчи уже фактически под утро, были переполнены. В Москве после победы над Голландией в ночь вышли около семисот тысяч человек — больше, чем после выигрыша чемпионата мира по хоккею. Выяснилось, что Россия вовсе "не ползет на кладбище, накрывшись саваном", не лежит при смерти в обмороке, в национальном инсульте. Так вот — не вымирают. И даже на "пир во время чумы" это буйство не похоже. Оказалось, что у народа — куча лишних сил, которых буквально некуда девать.

Мы увидели и преддверие народа-победителя. Во время чемпионата, особенно в середине его, в обществе царил всеобщий настрой на победу. Победы воспринимались не как незаслуженная удача, не как дело жребия, но как должное, как "возвращение должка". Куда только девалось самобичевание девяностых годов! И еще — царило предчувствие чуда, "здесь и сейчас". Ожидание не подачки, не манны небесной, но скорее сказочного рывка "из грязи в князи". Готовность к тому, что, казалось бы, никогда не должно случиться. Страсть к преображению — и себя, и окружающей реальности.

Наконец, мы увидели заботу и утешение. Заботу по "нашим", по "своим". Эта вот преданность — нечто новенькое, вообще говоря. Еще в начале чемпионата, после проигрыша "1:4", и команду, и флаг готовы были смешать с дерьмом. И вдруг что-то произошло. Не менее обидное поражение "0:3" и невыразительная игра вовсе не вызвали подобных эмоций. Вместо проклятий и отречений — утешение и какая-то внутренняя стойкость, уверенность в том, что все в итоге будет хорошо: "Это ведь наши! Своих не бросаем!"