Живые и мертвые классики

Сталин ответил: «Тов. Капица! Спасибо за Ваше хорошее письмо, я был ему очень рад… Получил все Ваши письма. В письмах много поучительного. Что касается книги Л.Гумилевского «Русские инженеры», то она очень интересна и будет издана в скором времени». Через несколько месяцев книга вышла и получила Сталинскую премию. Все это, как вы понимаете, вызвало у Капицы новый приступ дикого ужаса.

А в ту пору, когда у нас шла работа над созданием атомной бомбы, академик Капица был занят своим крайне важным для обороны страны делом: был начальником Главного управления по кислороду при Совете народных комиссаров. И потому имел весьма веские причины отказаться от работы с Курчатовым, если его и впрямь приглашали. А коли Капица мог бы по времени и был нужен по своему научному профилю для такой работы, он бы, конечно, принял в ней участие.

Но вот что еще интересно. В 1943 году Капица получил вторую Сталинскую премию, в 1945-м — первую Золотую Звезду Героя. А ведь в это время уже шла работа над атомной бомбой. И кроме того, — шесть орденов Ленина. Это что ж, все за отказ работать над бомбой?

Значит, либо отказа и не было, либо наше руководство не придало ему никакого значения, что особенно бросается в глаза рядом с судьбой того американского поляка, нобелиата, о котором рассказал проф. Капица: его судьба как физика была сломана, и он вынужден был заняться прикладной медицинской физикой.

Ну, а рассказать о переписке отца со Сталиным, о ее замечательных результатах, — фи, как можно! Заплюют. На днях даже юбилей божественной Анны Герман, даже 100-летие замечательной детской писательницы Агнии Барто ухитрились насквозь пронизать тупоумной антисоветчиной. А ведь какой благодатный для имиджа страны материал хотя бы эта полька, ставшая любимицей всей России. Ничего не секут тупые сытые рожи…

4

Итак, что же сказали эти просвещенные господа о предательстве. Проф. Капица вопросил: «Кто Володин — предатель или герой? Нелегко ответить». Для его знаменитого отца тут трудности не существовало. Тотчас вылез мудрец Лукин: «Володин несомненно государственный преступник, он предал интересы государства…»

Было слышно, как при этих словах Светлова заскрежетала зубами и, казалось, была готова броситься на защитника прав человека и задушить его. Но он продолжил так: «С другой стороны, что если явно преступно само государство. Что с этим делать? Герой фильма решает, можно ли служить этому преступному государству, которое сажает одного виновного и миллионы невиновных». Это было сказано с дрожью в голосе, словно тем единственным невиновным был именно он, вонючий клоп демократии.

Светлова подскочила в кресле от восторга. Но фу, какая тотчас вонь пошла от клопа: ведь герой фильма решает совсем другой вопрос: не можно ли служить родине, а можно ли ее предать. Да и не видим мы его решающим, размышляющим: он просто идет и предает. Так бы поступил и Лукин. Какие сомнения! Он ставит на одну доску фашистскую Германию и свою родину. Там полковник Штауффенберг покушался на преступного руководителя преступного государства и потому герой, а тут Володин покушался на безопасность преступного государства и значит, блин, тоже герой!

Но Лукин почему-то привел только один пример преступности его родины — миллионы невиновных Солженицыных в неволе. А ведь мог бы указать множество примеров. Так, в 1918–1922 годы его родина разнесла в пух и вышвырнула припожаловавших к ней в гости с букетами хризантем войска прогрессивнейших держав мира — Франции, Англии, Америки, Японии… Разве это не преступление! Потом она преступно обогнала в экономическом развитии всю Европу. Позже дюжина деликатнейших свободолюбивых держав были повержены Гитлером и свободно лизали ему пятки, а родина довела Гитлера, Геббельса, Геринга до самоубийства, а их друзей — до суда и петли. Это преступление, как видно, особенно возмущает Лукина: он же правозащитник. Ах, как жаль, что не был на Нюрнбергском процессе. Уж он бы сказал словцо! А сколько еще за родиной преступлений…

Тут врубилась американская помещица: «Честный герой фильма и не мыслил допустить, чтобы атомная бомба попала в руки тирана, злодея, который может использовать ее, как захочет. Снабдить изверга таким оружием — вот она, черная жаба злодейства!»

Жаба околела? Но какова забывчивость этой Салтычихи! В дни всей той суеты, что изобразил ее супруг (конец декабря 1949 года) атомная бомба у нас уже была. Почти четыре года до своей смерти Сталин имел атомную бомбу. И что? А ничего. Лежала в погребе рядом с солеными огурцами. А американцы едва только смастачили парочку «малышей», как тут же помчались угостить мирных жителей Японии. И после Сталина вот уже более полувека наше ядерное оружие спит чутким мирным сном. И ваша Америка, мадам Черножабова, до сих пор остается единственной страной, прибегнувшей к этому адскому оружию. Что, не слышала? Или в глазах струя?

Но она еще и вот что лепечет: «Сейчас Володина не нашлось бы!» То есть теперь, мол, такая чудесная жизнь, что нет предателей родины. Мадам, ну что с вами делать… Да разве не предали родину Горбачев с Ельциным и вся их вшивая свора? Разве не продолжает предавать ее на ниве словесности ваш мафусаил Нобелевской премии? Разве этот фильм не предательство?

Явленный нам хоровод-симпозиум хорошо бы дополнить еще одним персонажем, имеющим гораздо более прямое отношение к роману и фильму «ВКП», чем все остальные симпозианты, включая супругу Бронированного: роман был написан еще до того чудного мгновенья, когда на фоне сирой пенсионерки как божество и как легенда явилась она.

Тут придется сделать отступление. В начале 2000 года у меня дома раздался телефонный звонок из Нью-Йорка. Признаться, это случается не так часто: за последние шестьдесят лет то был первый звонок. Звонил незнакомый мне Сергей Николаевич Никифоров, российский гражданин, в 1992 году оказавшийся в Америке.

Как так? В чем дело? Зачем я ему понадобился? Оказывается, там, в США, каким-то неведомым путем Никифорову попал в руки московский журнал с моей статьей о Солженицыне. А он, Сергей-то Николаевич, представьте себе, отбывал срок вместе с ним в этой самой шарашке, о которой тот сочинил роман. Надо заметить, что ведь именно за этот умеренно, в чем-то, можно даже сказать, разумно антисоветский роман, вышедший на Западе в 1968 году, сочинитель и получил в 1970-м Нобелевскую премию, а не за опубликованный только в 1973 году уж вовсе оголтелый «Архипелаг», как думают многие.

Никифоров рассказал, что не только сидел вместе с нобелиатом по той же статье, но и послужил прообразом для одного персонажа его романа: из Никифорова писатель слепил Руську Доронина.

Сергей Николаевич поведал также, что написал воспоминания о том времени и хотел бы кое о чем посоветоваться. Что ж, я был не против. Вскоре он приехал в Москву и вручил мне рукопись, озаглавленную строчкой из песни в фильме «Кубанские казаки» — «Каким он был, таким он и остался». Мне показалось это банальным, но автор настаивал: именно так.

Воспоминания были написаны на хорошем литературном уровне, что вовсе и не удивительно: автор — человек бывалый, у него высшее образование, да он уже и писал, и печатался в США. Во всяком случае, язык гораздо лучше, чем у Солженицына.

Ведь этот живой классик начисто лишен чутья к слову. Он рассказывает, как сконструировал себе язык: в лагере ежедневно, даже в строю, учил наизусть два-три страницы словаря Даля. Сей словарь великолепная вещь, но только для тех, кто чутье к русскому слову впитал с молоком матери. А с Бронированным этого почему-то не произошло, он глух, и словарь для него бесполезен. Потому нет-нет да случаются у него такие конфузы, что хоть святых выноси. Например, вместо «упасть навзничь» пишет «упасть ничком», т. е. прямо противоположное. Желая блеснуть простонародным речением «ехать охлюпкой» (верхом без седла), пишет «ехать охляблью». Есть идиома «ухом не вести» и «ни уха, ни рыла не знать, не понимать». Он их спарил и получил нечто новое, но совершенно несообразное: «не вести ни ухом, ни рылом». Хоть стой, хоть падай! А это? — «женщина в платьи», «Вячислав», «восспоминания», даже «аннальное отверстие»… Путает анналы истории с задницей. И нет этому конца… Словом, истинный глухарь — породистый, с медалью лауреата.