Вторая древнейшая. Беседы о журналистике

Полагаю, что теоретическое решение такой профессиональной проблемы отсутствует — закона нет. Однако, если исходить из того, что конечная цель журналиста — выступить в газете, надо во имя дела освобождаться от лишней (подчеркиваю, именно лишней!) щепетильности и избытка (подчеркиваю, именно избытка!) благородства. Следователь, который выясняет у родственников обстоятельства смерти близкого им человека, обязан быть предельно тактичным, но тем не менее он не освобождается от необходимости установить истину.

Дело, таким образом, в степени нашей тактичности, корректности и чуткости. Она должна быть продиктована конкретной обстановкой, состоянием всего коллектива, в недрах которого собирается материал, и особенностями характера отдельных его членов. Все это журналист обязан знать заранее, а на «заранее» всегда необходимо время. Стало быть, если без ханжества отвечать на поставленный вопрос, приходишь к такому выводу: журналисту необходимо все примечать, часто оглядываться по сторонам, останавливаться, строя работу по принципу «тише едешь, дальше будешь». Тогда он и соберет материал без дополнительных помех, и сохранит покой окружающим, и обеспечит нормальное прохождение очерка на газетную полосу.

2. Когда тема заведомо конфликтна и связана с разоблачениями, лучше ехать в командировку не в одиночестве, а вдвоем или даже бригадой. На худой конец, если редакция не в силах проявить щедрость, надо обращаться к помощи коллег из местных газет или даже людей совершенно посторонних, и при их молчаливом участии проводить все ответственные разговоры, разумеется, с согласия собеседника.

Казалось бы, что это дает? Ведь с одинаковым успехом можно опровергать как одного журналиста, так и в паре с другим и даже целую бригаду! Если человек надумает отказаться от своих слов, какая разница, в чьем присутствии они произносились? Ан нет! — есть разница. Участие «немого» свидетеля психологически воздействует на собеседника, помогает ему говорить правду, дает уверенность в том, что его позиция не будет искажена, и феноменальным образом мешает впоследствии отказаться от того, что он говорил. Почему так происходит — пусть объясняют специалисты-психологи, но факт остается фактом. Кстати сказать, на этом же феномене держится институт «понятых», в присутствии которых следственные работники проводят, положим, обыски: и для обыскиваемых, и для производящих обыск понятой — человек посторонний, незнакомый, если, конечно, не подставной; и тем не менее его присутствие магически воздействует на участников процедуры, как бы гарантируя соблюдение закона со всех сторон. Добавлю к сказанному: я заметил, что вера журналисту в его собственной редакции также феноменально удваивается, если он действовал в командировке «при свидетеле».

И еще следует помнить, что наши «свидетели» — будь то газетчики или работники прокуратуры, бухгалтеры… являются людьми местными. Мы уедем, а они останутся! И наивно полагать, что их участие в сборе журналистами негативного материала вызовет любовь со стороны «потерпевших» и местного руководства. Стало быть, привлекая к работе местных жителей, мы обязаны брать на себя всю ответственность за их дальнейшую судьбу, гарантировать защиту, если в том будет необходимость. Иначе мы не вправе обращаться к ним за помощью.

3. А как быть, если собеседник требует сохранения в тайне разговора с журналистом? Если он говорит сакраментальную фразу: «Не для печати!» И что же, действительно «не для печати»? Я бы ответил на вопрос так. В принципе, решать «для печати» или «не для печати» должен не собеседник, а журналист. Мы не заставляем людей говорить и, уж коли открыли рот, тем самым лишили себя права требовать от журналиста молчания. Особенно в тех случаях, когда речь идет о вещах, имеющих общественный интерес. Разумеется, из правила могут быть сделаны исключения. Вот уж воистину «не для печати» интимные стороны жизни собеседника, его сугубо личные отношения с людьми, не вызывающие общественного интереса. Тогда «не для печати!» становится для нас законом.

Другое дело — сохранение в тайне самой процедуры разговора, если собеседники не хотят быть официальным источником наших сведений. И тогда, предвосхищая их желание, мы должны обеспечить условия для приватной беседы. Учтем и то, что многие люди просто не умеют разговаривать в чьем-то присутствии, особенно в присутствии своих руководителей, даже если вовсе не намерены их разоблачать. Хвалить в глаза тоже небольшая радость. Для того чтобы почувствовать себя раскованным, стать откровенным и непосредственным, внести в разговор нечто личное и выразить мысль собственными, а не чужими словами, для всего для этого собеседник должен остаться с журналистом наедине.

Стало быть, для работы нам необходимо отдельное помещение. Я, не стесняясь, прошу его у руководителей и не помню случая отказа, хотя и понимаю, что просьба вызывает подозрение и заставляет нервничать. Правда, если для беспокойства есть основания. Бывает даже так, что собеседник, едва покинувший журналиста, тут же приглашается в кабинет своего начальника для «допроса с пристрастием», и все же это лучше, чем «зажатый» разговор в присутствии даже вполне благожелательно настроенного руководителя.

4. Собирая материал, особенно негативный, я заранее составляю список лиц, встреча с которыми обязательна. Не исключаю совпадений: нужности и обязательности встречи. Это необходимо для того, чтобы будущая статья не подвергалась рекламации по относительно формальной, но, увы, всегда принимаемой всерьез руководителями газеты причине: «Ваш корреспондент не удосужился побеседовать с человеком, рекомендованным нами для прояснения ситуации!», «Ваш корреспондент всего пять минут говорил с председателем месткома!» и т. д. Убежден, лучше не пожалеть в командировке несколько часов, чем тратить потом дни, недели и месяцы на трудные объяснения по поводу того, почему «не встретился», «не удосужился» и «не прояснил». Тем более что такое наше поведение, особенно при сборе негативного материала, действительно неправомерно и справедливо оценивается как предвзятость.

Спасаясь от рекламации, с одной стороны, и обеспечивая всесторонность ознакомления с проблемой — с другой, я обычно предлагаю «героям» собственноручно составлять списки своих защитников и заранее предупреждать меня о «врагах», да еще с указанием причин, по которым они стали «врагами». Затем добросовестно опрашиваю без исключения всех. Картина — как на ладони. Реализовано право «героя» на защиту. А будущая публикация обеспечена непробиваемыми доказательствами, приведенными со всех сторон.

Теперь о визитах вежливости. Мы, полагаю, обязаны их делать, посещая руководителей коллективов и прочих ответственных товарищей. Среди журналистов бытует мнение, что они всегда «защищают честь мундира», стараются «замазать или сгладить» картину и не желают выносить сор из избы. Так это или не так вопрос особый, не хочу касаться его мимоходом, он заслуживает весьма серьезного изучения. Но я сейчас о другом: об абсолютной неприемлемости подобного априорного отношения газетчиков к руководителям коллективов. Стоя на такой «платформе», мы обрекаем себя на дополнительные трудности при сборе материала, только и всего. Да, нас могут или любить или не любить, но с нами всегда считаются. Почему же мы, контактируя с руководящими работниками, должны заранее испытывать недоверие к ним, а не наоборот? Надо всеми силами стремиться к тому, чтобы превратить формальный визит вежливости в беседу по существу, которая даст полезную информацию, государственный взгляд на проблему, умную мысль, дельное соображение, реалистический подход. Я уж не говорю о том, что ценность такой информации сочетается с величайшим моральным облегчением, которое мы получаем, поговорив с толковым и объективно настроенным руководителем, освободившись от предвзятости, несправедливого к нему отношения.

5. Бывает и так, что герой по каким-то причинам не желает быть героем, не хочет с нами говорить и объясняться. Настаивать или нет? Вопрос очень сложный, в каждом конкретном случае решаемый, вероятно, по-разному.