Том 7. Дневники

Из этой схемы ясно, что Корнилов есть символ; на знамени его написано: «продовольствие, частная собственность, конституция: не без надежды на монархию, ежовые рукавицы».

Слух, что Корнилов идет на Петербург.

Свежая, ветряная, то с ярким солнцем, то с грозой и ливнем, погода обличает новый взмах крыльев революции.

Вечером у мамы. Ночь — небо в белых клочьях, крупные звезды, почти нет огней, вой ветра, начинается наводнение.

Вечерние газеты жутковаты. На углу Английского проспекта — маленькая кучка. Солдат веско и спокойно заступается за Корнилова, дивизия которого находится уже между Петербургом и Лугой, а рабочий кричит ему: «Товарищ № 9!» (9-й номер — выборного списка кадетской партии).

Ночью ветер крепнет, вода поднимается; тучи и звезды. Заводы работают (пар вздыхает). Три отчетливых выстрела, и опять — мысль: связаны ли они только с подъемом воды в Неве?

Швейцар Степан радуется происходящему; мудро радуется тому, что Рига есть дело, может быть, этой кучки контрреволюционеров, а не солдат, которые много виноваты, но на которых всё валят.

29 августа

Безделье и гулянье по Невскому — настроение улиц, кронштадтцы.

Если бы исторические события не были так крупны, было бы очень заметно событие сегодняшнего дня, которое заставляет меня решительно видеть будущее во Временном правительстве и мрачное прошлое в генерале Корнилове и прочих. Событие это — закрытие газеты «Новое время». Если бы не всё, надо бы устроить праздник по этому поводу. Я бы выслал еще всех Сувориных, разобрал бы типографию, а здание в Эртелевом переулке опечатал и приставил к нему комиссара: это — второй департамент полиции, и я боюсь, что им удастся стибрить бумаги, имеющие большое значение.

Во всяком случае, уничтожено место, где несколько десятков лет развращалась русская молодежь и русская государственная мысль.

Кузьмин-Караваев назначен начальником штаба того отряда, который должен принудить к сдаче корниловские войска в Луге.

Л. А. Дельмас прислала Любе письмо и муку, по случаю моих завтрашних имянин.

Да, «личная жизнь» превратилась уже в одно унижение, и это заметно, как только прерывается работа.

30 августа

«Имянины». Еда. Л. А. Дельмас прислала мне цветы и письмо; завтракали мама, тетя, Бабенчиков, Женя; Бабенчиков говорил о их поколении под знаком декабризма (эпизод Керенский — Корнилов), связанном со мной (много молодых офицеров), — ОБДУМАТЬ. Жене я больше не дал работы (бедному); днем и за обедом сидел Чулков. Любочка нарядилась, угощала, болтала; купила мне мохнатых розовых астр (детских).

Я измучен, как давно не был. Мне кажется, что я ничего не успею, комиссия висит на шее, успеть все почти невозможно.

2 сентября

Работа все дни с утра до вечера. Княжнин наконец получил место редактора у нас. Люба второй день подряд видится с Кузьминым-Караваевым и начинает восстановляться против меня. (Нет, это ошибка забитого воображения.)

3 сентября

Завтракали мама и Женя Иванов.

Бесконечно ясный, холодный и грустный день. Осень. Я подошел к озеру; купальни заколочены, пароход перестал ходить, поездов меньше, листва редеет.

Вчера в «Речи» сказано, что Художественный театр открывает сезон в половине октября пьесой Блока «Роза и Крест». Я бы желал присутствовать и посмотреть автора.

Россия объявлена демократической республикой.

Немцы могут высадиться в Финляндии.

Работа, работа. Идут стенограммы на лад.

4 сентября

Сегодня ночью я увидал в окно Дельмас и позвал ее к себе. Люба тоже уходила куда-то.

Пускай Княжнин поступает в комиссию, это, может быть, обтешет его немного, причешет ему вихры. Вихраст русский человек.

Если что-нибудь вообще будет, то и я удалюсь в жизнь, не частную, а «художническую», умудренный опытом и пообтесанный.

Утром — Бабенчиков, сраженный моей «жестокостью» (не стенограммы, а декабризм и XX век).

Большой день во дворце: допрос Родзянко.

Княжнин устроен и прошел все формальности.

По вечерам иногда (как сегодня) на меня находят эти грубые, сильные, тяжелые и здоровые воспоминания о дружине — об этих русских людях, о лошадях, попойках, песнях, рабочих, пышной осени, жестокой зиме, балалайках, гитарах, сестрах, граммофонах, обжорстве, гатях, вышке, полянах за фольварком Лопатино, белом пароходе, который хрустальным утром ползет среди рощи, дубах, соснах, ольхах, Пинске вдали, наших позициях (нами вырытых), ветре, колбасе, висящей на ясном закате, буре, поднимающейся в душе страсти (вдруг), томлении тоски и скуки, деревнях, соломенных шестах, столовой Земсоюза, Бобрике, князе, Погосте, далях, скачках через канавы, колокольнях, канонаде, грязном бараке, избе Лемешевских, саперах, больших и малых траверсах, девках, спирте, бабах с капустой, узкоколейке, мостах — все, все. Хорошо!

7 сентября

Вчера — стенографические вопросы, комплименты мне от С. Ф. Ольденбурга. Сдача дел Княжнину. Днем у мамы. Обедал Княжнин.

Утром — телефон от Ф. Д. Батюшкова (извиняется, что не известил о моем избрании. Состав театрально-литературной комиссии: Е. Леткова, П. О. Морозов и я, кандидат — Пиксанов. Необязательное присутствие на заседаниях, право присутствия на заседаниях репертуарного комитета. Очередные доклады о пьесах). О времени первого заседания известит меня Морозов.

Телефон от Морозова — первое заседание предположено в субботу 9-го в 8 часов вечера, в конторе императорских театров.

Отчетное заседание днем во дворце. День довольно пестрый — сквозь работу дома — телефонный.

9 сентября

Дни рабочие. Сегодня вечером мы заседаем в первый раз — литературная комиссия. Батюшков разъяснил наше положение, потом мы остались втроем (Морозов, я и Пиксанов). Морозов рассказал содержание восьми пьес. Поговорили и разошлись, получив по четыре пьесы и по груде билетов в Александрийский и Михайловский театры на весь сезон.

12 сентября

Давно нет желания записывать. Все разлагается. В людях какая-то хилость, а большею частью — недобросовестность. Я скриплю под заботой и работой. Просветов нет. Наступает голод и холод. Война не кончается, но ходят многие слухи.

У мамы вчера был припадок.

С Любой на днях была ссора. Я очень ясно определил для себя худшую сторону положения. Настолько ясно, что коротко и ярко мучился, а потом опять забыл главное, погрузившись в эту чужую работу.

17 сентября

Бусин день. Мама днем (и тетя). Проклятие имянин.

Утром — Бабенчиков. Небольшая работа.

14-го — стенограммы с Ольденбургом и Миклашевским и работа.

15-го — большая работа (рецензия для театральной комиссии и Хабалов). Утром — Бабенчиков.

16-го — сплошное заседание. Во дворце — отчет и стенограммы (с 11 до 5-ти). Вечером я прочел свой первый доклад в литературной комиссии, из которой, слава богу, ушел Пиксанов, место его занял горбатый Горнфельд (о пьесе «Человек» Фредерика ван Эйдена, перевод с голландского В. Азова).

Обедал Пяст, был весь вечер, говорил со мной более семи часов подряд.

18 сентября

Большая работа (Хабалов и др.). Телефон от А. В. Гиппиуса. Вечером — заседание репертуарного комитета в Михайловском театре.

13 октября

Очень много было.

Сегодня я рецензирую пятую пьесу (Анны Map — «Когда тонут корабли»). (Настоящее).

Было:

Заседание репертуарного комитета (Ге читал «Свыше сил», II).

Два заседания комиссии по реорганизации государственных театров (Набоков и Луначарский; г-н С. Грузенберг).