Живые и мертвые классики

А вот пример их антисоветского подонства. 20 января отмечался столетний юбилей великого Игоря Моисеева. Всенародный праздник! Всеобщая радость! Торжество! А на НТВ думают, как изловчиться и метнуть горсть дерьма во всенародный праздник. И вот леди Белова изыскала и с ликующим видом объявила: «Игоря Моисеева 18 раз уговаривали вступить в партию, но он всегда отказывался». И не соображает, убогая, конечно, как при этом выглядит. Никаких 18 раз, разумеется, не было, ну, раза два-три могли пригласить, а он отказался. И что? Председателю Союза писателей СССР Константину Федину, Первому секретарю Союза писателей России Леониду Соболеву тоже предлагали, и они отказались. И моей жене Татьяне, когда она была директором ВУЗФИЛЬМА тоже предлагали и тоже отказалась. Ну и что? А беспартийному начальнику Генштаба Красной Армии командарму первого ранга Б.М.Шапошникову предложили, и он вступил. Беспартийному генерал-лейтенанту Л.А. Говорову предложили — вступил. А Бортко, возможно, и не предлагали, сам пришел.

Вернемся, однако, еще раз к статье Людмилы Донец. В начале она восклицает: «Вообще Владимир Бортко — большой молодец!» Да, среди овец. А завершает статью так: «А напоследок я скажу нечто совсем несусветное». Что такое? А то, что сериал большого молодца слабее романа. Это и есть несусветное? Нет, оно дальше: «Но и отношение к самому роману, к самому Булгакову считаю завышенным. Да, Булгаков замечательный писатель. Но когда его называют великим и гениальным, мне кажется, что это интеллигентское преувеличение». Вот кто настоящий-то большой молодец — Людмила Донец!

Тут надо бы привести хоть один пример такого преувеличения. Тем более, что далеко ходить не пришлось бы. Да тот же Игорь Серков в той же «Литгазете» двумя номерами раньше уверял: «Роман является совершенным творением великого художника… Имеешь дело с грандиозным художественным творением… Успех большой… демонстрация фильма — событие».

Тут же и булгаковед Всеволод Сахаров со статьей «К 65-летию великого романа Михаила Булгакова». Он пишет, что этот великий роман еще и «приходится признать гениальным». Вроде бы, не хочет, но приходится. Странно.

В этой статье несколько озадачивает и такой пассаж: «Комментаторы(?) сообщают о книге Э.Ренана «Жизнь Иисуса» как об одном из источников романа. Все верно. Но почему бы не прислушаться к мнению первой жены знаменитого немецкого археолога Г.Шлимана, простой, но очень неглупой русской купчихи: «Взгляд на Христа в этой книге совершенно противоположен взгляду нашей религии».

Да ведь все мы ныне обожаем русских купчих и никто не против прислушаться, только откуда же знать, что Шлиман был женат несколько раз, что первая его жена была столь неглупой да еще размышляла о книге Ренана — не в письме ли знакомой немецкой купчихе? Наконец, о какой религии она говорила? Став женой немца, не перешла ли она в католичество?

Но спасибо В.Сахарову, что признает: «Роман Булгакова постепенно оброс разного рода мифами». И главный из них — что это «гениальный роман», «самый великий русский роман XX века». Каково читать это, скажем, Евгению Евтушенко, уже давно объявившему самым великом русским романом XX века «Доктора Живаго». Подобными мифами обросли и «Собачье сердце», и «Роковые яйца». А ведь это всего лишь заурядные фельетоны. Но их извлекли из забытья в пору нарастания антисоветчины, придали антисоветскую направленность, что, в свою очередь, требовало провозглашения и их почти гениальными.

Но, развеяв застарелый миф, Людмила Донец на наших глазах творит новый: «При советской жизни в литературе был один гений. И это не Михаил Булгаков. Это Андрей Платонов». Ах, матушка… Что такое гений, никто не знает. Это понятие многоликое, неохватное, мерцающее. Оно требует осторожного обращения. Не следует превращать его в сияющий ярлык и наклеивать на лоб любимому художнику, отметая всех остальных. Платонов, как и Булгаков, прекрасный писатель. Но самыми знаменитыми русскими писателями XX века были, конечно, Горький и Шолохов, самыми знаменитыми поэтами — Маяковский и Есенин, самыми вельмигласными — Евтушенко и Вознесенский, самыми нажившимися — Солженицын и Аксенов…

Только что мы отметили столетний юбилей Игоря Моисеева. Он — гений! И всенародный праздник не смогли испортить ни какой-то секретаришка не то Лаптев, не то Обмоткин, не то Подметкин, которого президент прислал со своим поздравлением, в котором не оказалось ни одного живого слова, ни даже мерзкая свиная рожа, появившаяся с грамотой на сцене будто из повести Гоголя, уже в самом конце торжества. И когда занавес опускался, я прошептал:

«Завтра», 23 января 2005

ДОКОЛЕ КОРШУНУ КРУЖИТЬ?

Александр Солженицын, громко прославленный Нобелевской лауреат и тихий сосед Михаила Касьянова по поместью в Троице-Лыково на берегу Москвы, одолевая старческие немощи, на кои, увы, частенько жалуется, написал для телефильма сценарий по своему полувековой давности забытому роману «В круге первом» («ВКП») да еще и согласился читать за экраном авторский текст. Был слух (как любит он сам выражаться), что рвался еще и роль министра МВД Абакумова сыграть, но удержали, хотя и с трудом

1

Бесстрашный Глеб Панфилов поставил фильм «В круге первом» не в десяти ли сериях. По всему городу расклеили портреты сценариста. Артист Евгений Миронов, исполнитель роли Нержина, во многом самого автора, ликует: «Это из области фантастики! А главное, Александр Исаевич живой и смотрит этот фильм, где я играю его самого!»

А «Литературная газета» начала рекламу фильма с возвышенных слов и с известной фотки, где сценарист запечатлен в рваной телогрейке аж с тремя арестантскими номерами — на груди, на шапке да еще и на одной коленке — и с каторжным лицом «озвенелого зэка». Вот, мол, каков он был там, в зоне! И невдомек просвещенной «Литературке», что начала кампанию с туфты. Это же маскарад. Когда Озвенелый (он же Бронированный) вышел на свободу, то вместо того, чтобы плясать от радости, бегать за красотками да слушать пташек, он первым делом запечатлел себя для истории вот в таком каторжном виде с тремя номерами. Фотографироваться — главная страсть его жизни. Все зафиксировал! Мой читатель из Ленинграда Борис Никитич К. заметил об этой фотке: «Кто хоть несколько может читать лицо и глаза другого, тот скажет, что это лицо человека с чертами выродка, а глаза — волка с природной родовой злобой…» Как жестоко! А ведь, казалось бы, должен если уж не симпатизировать, то хотя бы сочувствовать Солженицыну, ибо инвалид Отечественной, сам отсидел по той же 58-й статье да к тому же священник. Так нет! Никакого снисхождения. И нет у писателя морального права на обиду: это же не какой-то Ерофеев или Сорокин, а он был зачинателем у нас грязного буесловия. Как только не поносил он многих известнейших в стране да и в мире людей! Послушайте, дорогой Миронов: «жирный», «лысый», «вислоухий»… «лгун», «проходимец», «негодяй»… «прихлебатель», «халтурщик», «шпана»… «бездари», «плюгавцы», «наглецы»… «обормоты», «дармоеды», «плесняки»… Еще? Кушайте: «баран», «собака», «шакал»… «порочный волк», «отъевшаяся лиса»… «змея», «кабан», «скорпион»… И ведь это не в письмах, как мой священник, а в бесчисленных многотиражных писаниях, расползшихся по всему свету. Причем, даже о людях, которых видит первый раз. Например: «Идет какой-то сияющий, радостный, разъеденный (разъевшийся, конечно. — В.Б.) гад. Кто такой — не знаю». Так и признается, что не знает человека, но все равно — гад. Может и так сказать о первом встречном: «Какой убийца!» А вот врач в лефортовском изоляторе, куда Бронированный угодил перед отправкой в ФРГ. Он ему опять-таки совершенно незнаком, мало того, еще и обследовал «очень бережно, внимательно». Какая благодарность? «Хорек… Достает мерзавец прибор для давления: разрешите?» И позже снова о том же враче («Полон заботы: как я себя чувствую?») и о медсестре, давшей ему лекарство: «А, звери!..» Ну, вот теперь, первопроходец, и ешь плоды посеянного тобой!