В июне тридцать седьмого...

Истинное образование всегда свободно. Свободно от государственных догм и диктата, от государственной идеологии, от руководства образованием властями предержащими. Недаром уже в средние века европейские университеты получали полную свободу и самостоятельность от государственной власти.

Только в атмосфере такой свободы развивается культура народа, создаётся национальная интеллигенция в подлинном, российском, смысле этого слова, расцветают искусство и литература. И создаётся благотворная среда для духовной оппозиции власти, которая необходима для любого нормально развивающегося общества.

Впечатляющий пример такого животворного — культурного, нравственного — развития государства — Россия после отмены крепостного права в 1861 году и до первой русской революции 1905 — 1907 годов. Всего сорок лет! Но какой гигантский скачок в культурном развитии страны! Однако по этой дороге культурно-просветительского развития России предстояло пройти сто шагов, — она успела сделать лишь один шаг: большевики вмешались в начавшийся — в атмосфере свободы — естественный процесс культурного развития нашего общества.

А вот им, новым правителям страны с 1917 года, духовная оппозиция была противопоказана с первых дней воцарения. Никакой оппозиции! «Кто не с нами, тот против нас!» Все исповедуют марксизм-ленинизм, отвергаешь «великое учение» — значит, ты враг. В результате для большевиков неприемлемы и подлинные культура и искусство (а оно немыслимо без свободы творчества), и интеллигенция — всегда носительница оппозиционности власти, благотворной, оплодотворяющей прогресс во всех сферах жизни.

В этом смысле символом «культурной политики» большевиков в самом начале их господства, ещё при Ленине, стала крупномасштабная акция 1922 года: высылка из России выдающихся учёных, писателей, философов — за «контрреволюционность». А если говорить современным языком — за инакомыслие. Только за инакомыслие... Из страны изгонялась духовная оппозиция коммунистическому режиму. Кстати, весьма характерно: осенью, когда началась эта позорная акция, Ленин болел уже два месяца, и советская пропаганда долго поддерживала миф о том, что великий «гуманный» Ильич был непричастен к происходящему. На самом же деле именно он был инициатором этого беспрецедентного изгнания из страны лучших представителей русской интеллектуальной элиты. Вот документ, найденный в закрытых архивных фондах, впервые опубликованный историком А.Г. Латышевым в 1991 году.

Письмо Ленина от 17 июля 1922 года

«Т. Сталин!

К вопросу о высылке из России меньшевиков, народных социалистов, кадетов и т.п. я хотел задать несколько вопросов ввиду того, что эта операция, начатая до моего отпуска, не закончена и сейчас. Решено ли «искоренить» всех энесов? Пешехонова, Мякотина, Горнфельда? Петрищева и др.?

По-моему, всех выслать. Вреднее всякого эсера, ибо ловчее. То же А.Н. Потрясов, Изгоев и все сотрудники «Экономиста» (Озеров и многие другие. Меньшевики Розанов (врач, хитрый), Вигдорчик (Мигуля или кто-то в этом роде). Любовь Николаевна Радченко и её молодая дочь (понаслышке злейшие враги большевизма); Н.А. Рожков (надо его выслать; неисправим); С.Л. Франк (автор «Методологии»). Комиссия под надзором Манцева, Мессинга [11] и др. должна представить списки, и надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго.

Насчёт Лежнева (бывший «День») очень подумать: не выслать ли? Всегда будет коварнейшим, насколько я могу судить по прочитанным его статьям. Озеров, как и все сотрудники «Экономиста» — враги самые беспощадные. Всех их — вон из России.

Делать это надо сразу. К концу процесса эсеров, не позже. Арестовать несколько сот, и без всяких мотивов — выезжайте, господа!

Всех авторов «Дома литераторов», питерской «Мысли»; Харьков обшарить, мы его не знаем, это для нас заграница.

Обратите внимание на литераторов в Питере (адреса, «Новая Русская книга», № 4, 1922 г., с. 37) и список частных издательств (стр. 29).

С коммунистическим приветом — Ленин».

Это чудовищное письмо-инструкция к действиям не нуждается ни в каких комментариях. Именно в 1922 году в ГПУ был создан отдел, в который стекаются сведения обо всех инакомыслящих, заводятся досье на потенциальных «врагов» советской власти — писателей, учёных, философов, деятелей искусства... А на закате советской эпохи начинание «гуманиста» Ильича завершается созданием в КГБ во времена Юрия Андропова Пятого управления, знаменитой «Пятки», стыдливо названного управлением по работе с интеллигенцией; этот всепроникающий монстр занимался борьбой с диссидентством на всех необъятных просторах Советского Союза.

Деятельность «Пятки» на памяти у нескольких поколений советских людей. Назову лишь две операции этого детища госбезопасности: «выдворение» (каково слово!) из страны Александра Исаевича Солженицына и ссылка в Горький под домашний арест академика Андрея Дмитриевича Сахарова.

— ...Или ты мне хочешь возразить? Ничего этого не было? — Мой тульский друг молчит, потупя взор в пустую рюмку. — И неужели ты не понимаешь, какие люди вырастают в массе своей на ниве советского образования? Оглянись окрест.

   — А писатели? — протестует он. — Кинематограф пятидесятых — шестидесятых годов? Театр Любимова и «Современник»? А наши учёные — нобелевские лауреаты?

   — Не вали всё в одну кучу! — Я чувствую, что начинаю злиться, и это очень плохо, просто недопустимо. Но я ничего не могу с собой поделать. — Писатели, которых ты имеешь в виду, театр, кино... Это ведь власти вопреки, это и есть духовная оппозиция режиму. Просто с хрущёвских времён и особенно в эпоху «безбрежного оптимизма» помягчало немного, не всех подряд судили и сажали, прятали в дурдомах. Да и на Запад в те годы оглядывались, зависимость у нас от него появилась, прежде всего экономическая. А учёные — нобелевские лауреаты... Что же, ты прав. Науку они финансировали, внешняя разведка на неё работала. Покровительствовали: работайте, ребята, создавайте. Только несколько условий: трудитесь на базе марксизма-ленинизма, никаких в этом плане философских отклонений, и с благодарностью родной Коммунистической партии на устах.

   — Ладно, ладно! Завёлся. — Мой друг дрожащей рукой разливает по рюмкам остатки водки. — Знаешь, есть главное, что нас с тобой объединяет и не разлучит никогда. Это — Россия, русский народ... Давай выпьем за нашу Россию!

   — Спасибо... Давай... За Россию!

Мы чокаемся, пьём. По щекам старинного друга текут слёзы.

За окном чёрная февральская ночь в редких бессонных огнях.

Сердце сжимается от любви и тоски.

Глава восьмая

ВСТРЕЧИ

Стояла осень 1912 года.

Поздние сентябрьские грозы грохотали над Минском. Было ещё по-летнему тепло, с юга дул влажный ветер, собирал чёрные тучи над городом, и вдруг всё замирало, ветер стихал до поры, тучи спускались, казалось, на самые крыши... И вот пробегала по зловещему небу ослепительным зигзагом молния, оглушительно рушился гром, и эхо многократно повторяло его. Первые капли пулями ударяли в землю, по крышам домов, по листве деревьев, уже окрашенных осенними красками. Ветер срывается с новой неистовой силой, гонит по улицам пыль, завевая её воронками на перекрёстках, темнеет ещё больше, будто наступил вечер. Ещё мгновение — и рухнет ливень, всё потонет в его шуме...

Такая сентябрьская гроза застала Григория и Анну Прейс, когда они шли на окраинную улицу в дом, где должны были собраться новые читатели их подпольной библиотеки, подобранной Анной. Это были четверо портных-мужчин со швейной фабрики.

Начавшаяся гроза загнала молодых людей под крышу, повисшую над крыльцом двухэтажного старого дома. За прошедшие месяцы Анна и Гриша стали друзьями.

   — Аня, — заговорил Каминский, — гроза кстати. Есть о чём поговорить. — Он помолчал.