Евангелие Михаила Булгакова

«Не мир пришел Я принести, но меч. И враги человеку — домашние его… Кто любит отца и мать более, чем Меня, тот недостоин Меня», — говорил в свое время Иисус ученикам. И вот они проводят самый величественный, самый торжественный из праздников Израиля — одни, без семей, без родных — тринадцать гонимых людей, и среди них предатель. И мечи лежат в изголовьях пиршественных лож.

Художественная щедрость и многозначность Евангелий такова, что жесткая, трагическая линия сюжета тонет во вставных рассказах-притчах, теряется в потоке иносказаний, заслоняется духовным накалом, перебивается вариантами. За столетия, которыми повторялись слова «Тайная… вечеря…», как бы стерся истинный смысл тайности. А исходно был он прост. Вечеря была тайной от храмовой и римской полиции. И какие разговоры велись на этом печальном празднике! Едва успев вкусить от пасхи, предводитель говорит о предателе, возлежащем рядом с ним за столом. Поднимая чашу, провозглашает, что пьет в последний раз. «Сие есть кровь Моя», — говорит он. Многие тысячи раз эти слова провозглашались в храмах, стали сверхиносказанием, утратив первоначальную метафору: враг ждет за дверью, и я, ваш предводитель, постараюсь погибнуть один, спасая вас…

Матфей и Марк прекращают вечерю очень быстро. После возлияния Иисус отправляется на Елеонскую гору — в километре с небольшим от храма, за потоком Кедрон. И именно там он заводит речь об отступничестве апостолов, и в особенности старшего из них, Петра, которому предсказывается трехкратное отречение, «прежде нежели пропоет петух».

Лука существенно расширяет сцену вечери. Еще возлежа за столом, Иисус напутствует апостолов на продолжение дела и переходит к следующему, как сейчас принято говорить, вопросу.

{¶30} «Тогда Он сказал им: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч» (Лк. XXII, 36). Ему докладывают, что два меча имеются, и он говорит — довольно. Евангелист поясняет, что мечи понадобились Иисусу для символического сопротивления при аресте, дабы его взяли как «злодея» во исполнение пророчества Исаии. Но объяснение это — очень сомнительное. Вряд ли можно было сбыть одежду и купить мечи в ночь великого религиозного праздника.

Итак, тринадцать человек, не дожидаясь утра, покидают город, пересекают поток Кедрон и оказываются на горе, над Иерусалимом.

Прежде чем перейти к сцене ареста, сделаем привычное уже отступление, раскрыв Евангелие от Иоанна. Здесь тайная вечеря начинается без подготовки и без указания места действия. Иисус не только не оберегается, но сам посылает Иуду за полицией, говоря: «что делаешь, делай скорее», после чего предатель покидает собрание, которому суть происходящего непонятна. «А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: «купи, что нам нужно к празднику», или чтобы дал что-нибудь нищим» (Ин. ХIII, 29). Очевидно, Иуда был казначеем сообщества — что ж, подходящая кандидатура в предатели {¶31}… Каноническая цена предательства заимствована из Захарии: «…И они отвесят в уплату мне тридцать сребреников. И сказал мне Господь: брось их в церковное хранилище…» (Зах. XI, 12, 13).

Отослав Иуду, Иисус произносит обширную проповедь, вполне христианскую, без оттенков иудаизма, и сцена приобретает совершенно иное, чем у синоптиков, величественно-мажорное звучание. Иисус говорит, что отныне он возлагает все надежды на учеников, своих друзей. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих… Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я {¶32} назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего… Сие заповедую вам, да любите друг друга» (Ин. XV, 13, 15, 17).

Далее он в молитве произносит такую фразу {¶33}: «…тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание» (Ин. XVII, 12).

К сожалению, при пересказе невозможно передать двойственное положение «двенадцати». Вроде бы они — надежда Иисуса и будущее его учения. С другой стороны, они действительно «рабы» — глупые, суетные, несамостоятельные. Возможно, это диктовалось тогдашней литературной манерой. Огромная интеллектуальная дистанция между Иисусом и учениками, во всяком случае, очевидна. Иоанн с его несомненным литературным чутьем озаботился придать апостолам достойное звание — друзей Иисуса — хотя бы в конце повествования.

6. Арест

Обстоятельства ареста Иисуса в изложении всех евангелистов темны и непонятны. Как удалось найти его после всех предосторожностей, принятых им в пасхальный вечер? Иуда ведь никуда не отлучался с пасхального пиршества, и роль его свелась к знаменитому поцелую-указанию — вот, мол, кого надо схватить. Ничего другого он сделать не мог, то есть полиция пришла на Елеон буквально чудом. Иоанн, как мы видим, попытался исправить это — Иисус сам отправляет Иуду за полицией. В сцене ареста и следующей за ней сцене допроса Иисуса в доме первосвященника разночтения становятся раздражающими. Вот как разворачивается изложение.

С Елеонской горы Иисус переходит в сад («место», по Матфею, «селение», по Марку) Гефсиманию, в нескольких сотнях метрах от вершины горы, и там обращается к Богу {¶34}: «Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» (Мк. XIV, 36). Его ученики дремлют, поддавшись естественному после пиршества томлению.

И среди ночи «Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда {¶35} с фонарями и светильниками и оружием» (Ин. XVIII, 3). По синоптикам, Иисус сам выступает вперед, сам отдается в руки отряду римских воинов и народу и еще раз говорит, что не погубит никого из своих учеников. Они же в свойственной им бестолковой манере восклицают: «Господи! не ударить ли нам мечом?» (Лк. ХХII, 49), и один из них отрубает правое ухо рабу первосвященника. Иоанн уточняет, что ударил мечом Симон Петр, а имя раба было Малх. По синоптикам, после ареста все ученики убегают, спасая свою жизнь. По всем книгам, за арестованным предводителем следует в отдалении Симон Петр. Иисуса приводят на двор первосвященника, Петр проникает следом и даже греется у огня вместе со служителями, пока синедрион допрашивает Иисуса.

Петру трижды говорят, что он — один из бывших с Иисусом {¶36}, и он трижды отрекается.

Ночной допрос Иисуса происходит одинаково по Матфею и Марку (см. {21}. По Луке, то же происходит утром). Синоптические Евангелия подчеркивают намерение синедриона осудить Иисуса в законном порядке.

Показания «лжесвидетелей» оказываются недостаточными, и суд топчется на месте, пока Иисус {¶37} сам не сознается в тягчайшем религиозном преступлении, объявив себя равным Яхве.

Его признают «повинным смерти» и избивают {¶38}: «И закрывши Его, ударяли Его по лицу и спрашивали Его: прореки, кто ударил Тебя?» (Лк. XXII, 64).

По Иоанну, суд синедриона вообще не собирается. Иисуса ведут к тестю первосвященника, Анне, который, по некоторым сведениям, фактически заправлял в Иерусалиме.

Анна спрашивает арестованного об его учении и учениках {¶39}.

Иисус отказывается давать объяснения — дерзкий Иисус Иоанна! — и один из служителей в ответ на дерзость ударяет Иисуса по щеке {¶40}. Арестант с достоинством замечает: «…Если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин. XVIII, 23).

Немедленно за тем Иисуса ведут со связанными руками к Каиафе, и немедленно же, ибо наступило утро, — в преторию {¶41} (по Евангелию — место суда римской власти, по Тациту — канцелярия наместника). Иудеи не входят в преторию («чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху»), и сам Пилат выходит к ним (еще одно разночтение: у синоптиков Иисуса вводят к Пилату).

Впечатление от этой странной путаницы, разнобоя в тех фактах, в которых, казалось бы, все авторы должны быть единодушны, гнетущее. Очевидно, никто не рискнул сопровождать Учителя.