Первые шаги жизненного пути (СИ)

Богдана Александровича Кистяковского мы очень любили. Он приходил обычно по пятницам, часов в семь вечера и ужинал с нами. В моих воспоминаниях он так и связался с нашими ужинами, а также, отчасти, с после-банным настроением (мама часто мыла кого-либо из нас двоих по пятницам). Кистяковский очень нравился мне благородством своего внешнего облика и изящным спокойствием манеры держаться. Это был красивый человек, высокий и стройный, с удивительно прекрасным, большим лбом. Говорил он сдержанно и спокойно, двигался неторопливо. В моих воспоминаниях остался его гармонический облик. Жену его, Марию Вильямовну, мы знали меньше. Кажется, она с детьми (три мальчика) появилась в Москве позже, а сначала жила в Киеве, и он приходил к нам один.

Николай Александрович Бердяев также иногда приходил в более ранние часы. Для меня это было настоящим мучением Дело в том, что он страдал уродливым тиком, которого я почему-то ужасно боялась. Время от времени его лицо начинало мучительно дергаться, причем язык выскакивал наружу. У меня совсем не было детских страхов, но гримасы Бердяева наводили на меня такой ужас, что я не могла себя побороть. Когда он приходил в ранние часы, меня во время ужина не заставляли выходить к столу, я оставалась в детской, куда мне приносили еду. Мама говорила, что Бердяев знал о том, какой страх он мне внушает.

В 1914-1915 годах мои родители были очень близки с Бердяевыми, не только с ним, но и с его женой, красивой, величавой дамой (немного поэтессой) Лидией Юдифовной и ее сестрой Евгенией Юдифовной. Их настоящее отчество было Иудовны, но они заменили его выдуман-ным. Нас это очень занимало. Мама говорила, что и сам Бердяев был красив, но я его лица не знала, т.к. никогда не поднимала на него глаз. Бердяевы жили в Б. Власьевском переулке, и одно время общение между нашими домами было частым. Оказывались даже мелкие хозяйственные услуги. Так, памятью о Бердяевых остался наш шкаф со стеклянными дверцами, оклеенными цветной бумагой с изображениями фантастических львов. Мои родители купили его как-то у Бердяевых специально для нас, для наших книг и игрушек.

С Бердяевыми у меня связано одно занятное воспоминание: присутствие мое на свадьбе в церкви. Женился молодой племянник Бердяева. Это было в 1915 году. Недели через две после свадьбы он уехал на фронт, оставив молоденькую жену беременной. На фронте его убили, и она уже без него родила сына. Свадьба эта заняла меня чрезвычайно. Все казалось удивительным начиная с того, что ехали в карете от дома Бердяевых до церкви Св.Власия, т.е. расстояние в несколько домов. Однако то, что оказалось действительно удивительным, была дальнейшая судьба молоденькой вдовы. Она была дочь какой-то француженки и сама писала французские стихи. Многие годы, пока рос ее сын, она жила в крайней нужде с матерью и ребенком. Мы постоянно слышали о ней от Ю.Н.Верховского, который жил у них в одной комнате и, бывая у нас уже после папиной смерти, в конце двадцатых годов, постоянно рассказывал о ней, о каких-то ее чудачествах, отзываясь почему-то иронически. Наконец в жизни этой женщины совершил-ся фантастический переворот. По какому-то поводу она написала письмо Ромену Роллану, послала ему свои стихи. Он ей ответил. Завязалась переписка. Потом она ненадолго ездила в Париж, где у нее разыгрался с Ролланом страстный роман. Устроив на родине свои дела, она навсегда уехала во Францию, где стала женой Ромена Роллана. Когда в 30-х годах французский писатель был в СССР, дядя Шура видел ее вместе с ним за чайным столом у Горького. Мы знали о ней как о Майе. Так называл ее всегда Верховский.

Знакомство с Бердяевыми кончилось нехорошо. В дни Октябрьской революции, когда мой папа весь горел, страстно ожидая и приветствуя новое, они резко оборвали отношения, не сойдясь в политических убеждениях. Сохранилось несколько тяжелых писем, отразивших этот разрыв.

Для меня самыми дорогими остались воспоминания, связанные с Вяч. Ивановым. Он остался для меня наиболее полным воплощением той неповторимой интеллектуальной высоты, на которой находились люди папиного поколения, у него еще озаренной особым обаянием его внешне и внутренне изящной и гармоничной личности.

В восприятии В. Иванова для меня смешиваются и сливаются воедино воспоминания детства и позднейших лет, вплоть до 1924 года, когда я видела его в последний раз, и многочис-ленные мамины рассказы. Разговоров его я, конечно, никаких не помню, и впечатления от него были преимущественно человеческо-эмоционального порядка. Думаю, что мое детское восприятие не лишено было известного оттенка женской заинтересованности - перед Вяч. Ивановым не могла до конца устоять ни одна женщина, будь то старуха или ребенок, любящая жена или влюбленная в своего жениха невеста. А в 1924 году, когда он, первым в моей жизни, галантно поцеловал мне руку, я почувствовала это вполне сознательно. Как я помню эту минуту! Это было в жаркий день в начале лета Мы стояли втроем - В.Иванов, мой папа и я, у ворот Дома ученых на Пречистенке. Стояли долго, они о чем-то разговаривали. Но Вяч. Иванов не забывал и меня, называл "Наталия Михайловна" (мне было 16 Лет') и, прощаясь, поцеловал мою руку. Кажется, это была последняя встреча. Через день-два он уехал из Москвы навсегда.

Не будучи красивым, Вяч. Ив. обладал неизъяснимым внешним и внутренним благородст-вом. Большой лоб, светлые, разлетающиеся вокруг головы, легкие как пух седовато-золотистые волосы, небольшие, проницательно глядящие из-за стекол пенсне глаза. Тонкие его, чрезвычай-но выразительные губы складывались в каком-то особенно красивом изгибе. У него были изящные большие и тонкие руки. Ходил он всегда в черном, с большим черным бантом вместо галстука под белоснежным крахмальным воротничком. Спина его слегка сутулилась. У него был очень красивый, мягкий голос и редкие по изяществу движения.

Как-то, наутро после какой-то встречи, когда у нас были гости и подавали ужин, папа с восхищением рассказывал о том, как он любовался Ивановым во время еды. Он говорил о красоте его движений, манеры есть и перемежать еду с разговором, о том, как красиво он держит вилку. Может быть, Вяч. Иванов и сам все это знал и слегка позировал. Я этого не знаю, но мне кажется, что это могло быть так. В особенности в отношениях с женщинами, которым он в течение всей своей жизни уделял очень много внимания.

С семьей Ивановых мои родители были очень близки на протяжении многих лет, начиная с 1900-1908 годов и кончая моментом окончательного отъезда Иванова за границу. В годы моего раннего детства я знала о Вяч. Иванове то, что у него есть большая дочь Лидия и маленький сын Дима, что у него молодая жена Вера с длинной лебединой шеей, миндалевидными глазами и золотой косой, обвивающей красивую голову. Я знала, что в их доме живет пожилая Мария Михайловна Замятина, которая ведет все хозяйство и по ночам не спит, подавая Вяч. Иванову чай. Он работал всегда по ночам, часов до 8 утра. Потом ложился спать, вставал к обеду, часам к пяти дня. Затем проводил время с семьей, с гостями и около полуночи садился за письменный стол. Потом, взрослая, я узнала, что Лидия - его дочь от Зиновьевой - Аннибал, и Вера тоже ее дочь от первого брака с французом-гувернером Шварсалоном, что Мария Михайловна __ Подруга Зиновьевой-Аннибал и влюбленная в Вяч. Иванова женщина, отдававшая ему всю свою жизнь.

Жизнь Веры кончилась очень грустно. Молоденькой, легкой, а может быть и отчасти легкомысленной, девушкой она соединила свою судьбу с судьбой пожилого, много пожившего мудреца, эгоистичного в своем интеллектуальном величии. Из этого не получилось счастья. Она зачахла рядом с ним. Летом 1920 года или 1921-го она одиноко умирала от туберкулеза на даче под Москвой. Около нее были только семилетний ребенок, Лидия и работница Таня, которая оказалась самым близким, преданным человеком. Занятый своими делами Вяч. Иванов наезжал из Москвы редко, чем Вера очень огорчалась. Мама ездила к ней на дачу и говорила, что ей никогда не приходилось видеть более печальной и трогательной кончины.