Легко ли быть издателем. Как транснациональные концерны завладели книжным рынком и отучили нас читат

Предприятие имело такой успех, что скудного капитала моего отца вскоре оказалось недостаточно. Отец вступил в переговоры с гораздо более мощной фирмой — издательством «Галлимар» («Gallimard») — и в 1936 году объединил с ним силы, сделавшись руководителем серии «Плеяд». Полагаю, он предполагал трудиться в «Галлимаре» до конца своих дней, но тут грянула война. Несмотря на возраст — отцу уже давно перевалило за сорок, — Жака Шиффрина призвали во французскую армию. Вскоре после оккупации Франции отец узнал, что у нового германского «посла» Отто Абетца уже заготовлен список тех, кого надлежит отлучить от французской культуры, — в основном евреев. Абетц работал во Франции еще до войны и отлично ориентировался в местной общественной и культурной жизни. Как-то он изрек, что ключевыми общественными институтами Франции являются банк, компартия и «Галлимар» [26]. Чтобы «Галлимар» стал полезен Абетцу, его следовало сделать «арийским», а единственным евреем среди видных сотрудников издательства был мой отец. 20 августа 1940 года Франция капитулировала, и вскоре отец получил из «Галлимара» письмо в две строчки — извещение об увольнении. Вина семейства Галлимар тут невелика — ведь оно действовало под прямым нажимом немецких оккупационных властей. Тем не менее Галлимары — что чисто по-человечески понятно — предпочли забыть о своем поступке, так что много лет роль моего отца в переходе серии «Плеяд» под крыло «Галлимара» и история его увольнения просто-напросто замалчивались. С тех пор «Плеяд» стала настоящим стержнем издательской деятельности «Галлимара». Даже после выхода французского варианта моей книги в прошлом году [27] «Галлимар» отказывается признаться в содеянном во время войны и, более того, вопреки всем фактам утверждает в заявлениях для прессы, будто мой отец покинул Францию в 1939 году. Достоверный рассказ о произошедших событиях можно найти в великолепной истории французского книгоиздания в годы немецкой оккупации, написанной Паскалем Фуше [28].

Отец сознавал, что для еврея, да к тому же выходца из другой страны, — тем более уже взятого на заметку оккупационными властями — остаться во Франции значит подписать себе смертный приговор. Демобилизовавшись из армии, он целый год промаялся, добывая визы, пропуска и билеты в безопасные места для себя, своей жены Симоны и своего шестилетнего сына — то есть меня. Так мы отправились по проторенной многими беженцами дороге из оккупированной Северной Франции в южную демилитаризованную зону. Несколько месяцев мы прожили в квартире в Сент-Тропезе, ранее служившей нам чем-то вроде дачи. Наконец, благодаря содействию настоящего героя — американца Вэриэна Фрая, приехавшего во Францию с поручением спасать интеллектуалов, чья жизнь была под угрозой, — мы обзавелись всеми необходимыми бумагами и весной 1941 года отправились из Марселя морем в Касабланку. Среди пассажиров нашего парохода преобладали беженцы из Германии. Мне накрепко врезались в память корзины на палубе, набитые паспортами со свастикой. Когда мы прибыли в Касабланку, лицемеры-вишисты заявили, что беженцы переполнят все гостиницы города, а потому их следует разместить в пустыне, где условия жизни были просто ужасны. Благодаря Андре Жиду, приютившему нас в своей квартире в Касабланке, мы избежали этих концлагерей в песках. После нескольких месяцев ожидания мы попали в Лиссабон и наконец в августе 1941 года добрались до Нью-Йорка. Там-то спустя несколько месяцев отец и возобновил свою издательскую деятельность, решившись выпускать в чужой стране книги на французском языке.

В 1942 году, одолжив немного денег у друзей, он начал выпускать книжную серию, которая впервые познакомила Америку с литературой французского Сопротивления. «Молчание моря» Веркора вышло в Нью-Йорке вскоре после того, как английские летчики разбросали тираж этой книги над Францией. Также были изданы — во французском стиле, то есть в бумажной обложке — «Армия теней» Жозефа Кесселя и сборник стихов Луи Арагона. Эти книги давали живущим в Новом Свете французам определенное представление о происходящем в Европе. Вскоре отец заключил контракты с рядом издателей-единомышленников из Латинской Америки. Среди тех, кто внимательно следил за изданиями нью-йоркских изгнанников, была и Виктория Окампо из буэнос-айресского «Эдисьонес дель сур» («Ediciones del Sur»). Со временем книги французских борцов Сопротивления были переизданы и в Аргентине.

Мальчиком я часто заходил к отцу в издательство. Хотя, как и многие дети, я интересовался и даже восхищался работой своего отца, мне никогда и в голову не приходило, что я пойду по его стопам. Я считал, что мои скромные способности не идут ни в какое сравнение с его разносторонней одаренностью — помимо всего прочего, он владел несколькими языками и был наделен талантом книжного дизайнера. Хотя дома у нас мне нравилось слушать его беседы с Ханной Арендт [29] и другими собратьями по изгнанию, а также немногочисленными американскими друзьями, их заботы казались очень далекими от моих интересов подростка. Я вовсе не был одним из тех издательских детей, которые считают, что будущий пост в отцовской фирме гарантирован им автоматически. Драматический опыт изгнания отучил меня загадывать на будущее, вложил в мое сознание мысль, что целый мир может быть утрачен в одночасье.

В том же году, вскоре после основания «Пантеон букс», мой отец объединил силы с Куртом Вольфом. К тому времени «Пантеон» уже начал печатать ряд книг на английском и немецком языках, отобранных строго по принципу высокой культурно-литературной значимости. Издательство размещалось в необыкновенном оазисе на нью-йоркской Вашингтон-скуэр, в одном из тех домов в георгианском стиле, которые когда-то окаймляли парк с юга. Благодаря горстке европейцев, старавшихся нащупать аспекты своей культуры, которые были бы интересны американскому читателю, это место прозвали «переулком гениев». Сейчас, выводя эти строки, я спохватился, что так никогда и не узнал, на каком языке отец и его друзья общались между собой — на французском или на немецком? Очевидно лишь, что не на английском.

В ранний период существования «Пантеона» коммерческие удачи были редки, хотя издательство вскоре начало выпускать шедевры художественной литературы. Андре Жид прислал из Туниса свои «Воображаемые интервью» и «Тесея». Оба эти произведения, как и «Посторонний» Камю (позднее опубликованный на английском языке Кнопфом), впервые увидели свет именно в франкоязычной серии моего отца. Вольфы тоже старались выпускать лучшую немецкую литературу — например двуязычный сборник стихов Стефана Георге, который, как и следовало ожидать, был прочитан лишь считанными американцами. Также выходили переводы произведений Поля Клоделя, Шарля Пеги, Жоржа Бернаноса и Жака Маритена. Люди, читавшие по-французски и по-немецки, с удовольствием приобретали выпущенные для них книги, — но круг таких читателей был ограничен, а широкая американская публика оставляла эти издания без внимания.

Тот факт, что продукция «Пантеона» вызывала гораздо больше интереса в эмигрантской среде, чем у американцев в целом, можно проиллюстрировать историей со «Смертью Вергилия» Германа Броха. В меж-военный период Брох задавал тон в экспериментальной прозе Европы. Его первый роман «Лунатики» считался одной из самых значительных книг того времени. После прихода нацистов к власти Брох был арестован гестапо, пять месяцев провел в тюрьме и наконец, благодаря помощи Джеймса Джойса и других, сумел бежать за границу. В Америке он написал еще один большой роман — «Смерть Вергилия». «Пантеон» издал эту нелегкую для прочтения книгу двумя изданиями — 1500 экземпляров на немецком и столько же на английском. Немецкое издание разошлось мгновенно; англоязычное было раскуплено спустя двадцать с лишним лет.

Итак, «Пантеону» приходилось преодолевать традиционный американский изоляционизм, а в годы войны — еще и антигерманские настроения. Показателен случай с первым полным переводом сказок братьев Гримм, вышедшим в «Пантеоне». Некоторые рецензенты обошлись с книгой по справедливости, другие же воспользовались ею как поводом для пространных филиппик о жестокости, которая будто бы неотъемлемо присуща немецкой душе. Но были и проницательные критики, оценившие цельность издательского подхода раннего «Пантеона». Гельмут Леман-Гаупт, отец человека, который теперь рецензирует книги в газете «Нью-Йорк таймс», написал в своей работе «Книга в Америке»: