Знаменитые судебные процессы

Публика продолжает дремать, присяжные выражают нетерпение, а правые журналисты исподтишка хихикают.

Один журналист напишет об этом: «Сюда пригласили наших лучших ораторов, чтобы объяснить Виллену, кого он убил. Но это ли называется судебным процессом?»

К месту, отведенному для дачи свидетельских показаний, приближается еще один человек. На минуту зал сосредоточивается. Это депутат Пьер Ренодель. Он пробует растормошить присутствующих,

— Я буду давать показания без ненависти, — заявляет он, — ибо тот человек… — он указывает нa Рауля Виллена, — тот человек в счет не идет! Я буду давать показания без боязни, ибо нам следует защитить память Жореса от клеветнических выпадов, которые привели к его убийству и не прекращаются до сих пор!

Внимание публики снова рассеивается; никак не удается дойти до существа дела. Рауль Виллеи не просто «в счет не идет», как только что сказал Ренодель, он, по-видимому, вообще не интересует гражданских истцов!

В общем, лучше всех подвел итоги дня конвойный, отводивший Виллена обратно в камеру: «Если так будет продолжаться, то в конце концов его оправдают!»

И правда, все чувствуют, что настоящих прений здесь тщательно избегают, словно идет игра краплеными картами.

Как мы помним, в первый же день судья, допрашивая Виллена, сказал ему очень вежливо и мягко: «В сущности, вы действовали в порыве патриотического гнева…» Иными словами, убийство Жореса— это преступление, совершенное под влиянием страсти, и ничего больше! Можно ли было сомневаться в том, что Биллей ухватится за эту версию? Впрочем, председателю Еукару явно не терпится покончить с этим делом пятилетней давности, в связи с которым могут возобновиться неприятные довоенные дрязги, и он не проявляет никакого интереса к обстоятельствам совершения преступления. Но все же есть надежда, что гражданские истцы, выступающие от имени семьи Жореса и от социалистической партии, зададут обвиняемому надлежащие вопросы и назовут свидетелей, способных выявить истину. Но и тут ждет разочарование. Гражданских истцов не интересует Рауль Вил-лей. Этот человек «в счет не идет», сказал один из них; он лишь орудие. Важно другое: кампания ненависти, развязанная крайне правыми, — кампания, которую надо отразить, ничего не оставляя без ответа, чтобы защитить память Жореса, а заодно и оправдать действия социалистической партии в прошлом и в настоящем. Словом, процесс Виллена стал предлогом для политических баталий, а Дворец правосудия — филиалом палаты депутатов.

Но расчет оказался неверным! Однообразная вереница гражданских истцов вызвала лишь недовольство присяжных, досаду у публики л улыбки журналистов.

В этой атмосфере горечи и разочарования 26 марта начинается допрос свидетелей защиты. Есть опасение, что снова придется выслушивать показания нескончаемых свидетелей— друзья семьи Виллен, все как один, будут твердить, что им непонятно, как такой милый мальчик мог совершить столь ужасную вещь. Но когда же, наконец, перейдут непосредственно к сути этого судебного процесса — к убийству Жана Жореса, убийству человека?!

Да, об убийстве будут говорить! Но не для того, чтобы выявить его скрытые пружины, не для того, чтобы описать, как оно подготавливалось и свершалось, а для того, чтобы найти ему оправдание!

В этот день, 26 марта, лицом к лицу сошлись адвокаты обвиняемого и адвокаты гражданских истцов, выставив напоказ свои бороды и ордена. До сих нор они выступали нечасто, но сегодня хотят наверстать упущенное. Состязание адвокатов ведется путем перекрестного допроса свидетелей, и его главные участники как будто бы — и это уже не впервые в ходе процесса — поменялись ролями.

Официальный защитник — Александр Зеваэс, сорока пяти лет, бывший депутат-социалист, бывший журналист, шовинист, манеры властные, говорит хорошо, но уж очень некрасив и слишком жестикулирует. Старшина коллегии адвокатов Анри Робер поручил ему это дело не без умысла, «Ваше прошлое социалиста, — сказал он, — позволит вам защищать клиента, не оскорбляя памяти Жореса».

Семья Виллен со своей стороны выбрала метра Лири Жеро, сорока семи лет. Этот непревзойденный мастер мелодраматических эффектов носит бороду, словно флаг, смахивает на священника и не скрывает своих весьма реакционных убеждений.

Оба адвоката, как нельзя лучше дополняющие Друг друга, сразу берут воинственный тон, что заставляет адвокатов гражданских истцов метра Поль-Бон-кура и метра Дюко де ла Айля занять оборонительные позиции.

Поль-Бонкуру, бывшему министру-социалисту, сорок лет, но у пего уже седые волосы, кирпично-крас-ного цвета лицо, на груди — военная медаль и крест «За боевые заслуги». Он пользуется доверием левого крыла социалистической партии, а его коллега Дюко де ла Айль представляет правое крыло. Пятидесятилетний Дюко — толстяк с остроконечной бородкой.

Красноречие его холодновато и, пожалуй, несколько натянуто.

Вызывается первый свидетель зашиты. Это друг Виллена художник Анкетен, Он описывает характер обвиняемого:

— Виллен человек очень мягкий, восторженно относящийся к искусству, но оставляющий впечатление какой-то обеспокоенности, взволнованности.

Его сменяет Бенедит, преподаватель Виллена в Луврской школе:

— Это был благонравный, робкий, незаметный молодой человек, всегда державшийся особняком, но от него исходила какая-то неясная тревога.

Настала очередь аббата Шарля, преподавателя в коллеже Станислас, где Виллен служил надзирателем:

— Он безропотно нес свой крест. Казалось, он скрывает какую-то ужасную тайну.

Метр Поль-Бонкур восклицает с места:

— Прошу вас, господа, не упирайте так на странности и причуды обвиняемого! Врачи уже сказали коротко и ясно: Биллей не сумасшедший.

Метр Анри Жеро тут же встает, задрав бороду:

— Если бы Виллен был сумасшедший, мы не находились бы здесь. Я имею в виду не сумасшествие, а болезнь воли.

Поль-Бонкур не желает вникать в это малозаметное различие. Он обращается к свидетелю:

— Господин аббат, отвечайте мне по совести. Читал ли обвиняемый правую печать?

Аббат как будто в затруднении.

— Мм… Да. Да, он читал «Либерте», л весьма регулярно.

— Благодарю вас, господин аббат. Напоминаю суду, что в этой газете призывали к убийству Жореса, называя его «герр Жорес».

На сей раз защита не возражает. Она не стремится скрыть убеждения обвиняемого, совсем наоборот. Это подтверждают показания следующего свидетеля, некоего Роже Полена.

— Не понимаю, — говорит он, — почему с Вилленом обходятся как с преступником. Если оп и убил Жореса, то сделал это из любви к Франции. Образ Жореса, который в эти дни пытаются создать здесь.

не соответствует действительности. В 1914 году Жорес выступал за разоружение. Мы, как и большинство французов, считали, что он опасен для родины! Метр Дюко де ла Айль перебивает:

— Свидетель, здесь вам не урок истории! Придерживайтесь фактов!

А Поль-Бонкур берет более высокую ноту:

— Мне весьма интересно узнать, какого мнения о Жоресе придерживались в тех кругах, где бывал Виллен.

— Это мнение здравомыслящих людей! — парирует свидетель, а метр Жеро, чувствуя, что речь сейчас зайдет о «заговоре», спешит к нему на помощь:

— Как вы полагаете, господин Полен, мог ли обвиняемый подпасть под чье-либо влияние?

— Нет, — отвечает свидетель. — Виллен — человек, верный собственным взглядам. Он нелегко соглашался с мнениями других.

Теперь показания дает лейтенант де Шомон-Китри; мундир его увешан орденами. Этот свидетель — председатель лиги, в которой состоял Виллен. Лиги молодых друзей Эльзаса и Лотарингии. Он тоже настроен воинственно.

— Наше поколение, — звучным голосом начинает он, — обладало пророческим даром. Мы чувствовали приближение войны и готовились к ней… И могу сказать со всей откровенностью, мы ненавидели тех. кто, подобно Жоресу, выступал против закона о трехлетней службе в армии, — закона, благодаря которому у нас оказалось достаточно солдат, чтобы выдержать удар немецких войск…