Честь и бесчестье нации

Да, это было их первой заботой, когда они вламывались в наши города. Как и охота на не успевших уйти или спрятаться коммунистов. Как и обыски, погромы в помещениях райкомов, горкомов, обкомов… А на фронте погибло три миллиона советских коммунистов из пяти, состоявших тогда в партии.

… Сквозь полувековую толщу лет я смотрю в то жаркое военное утро, беззвучно шепчу вспомнившиеся строки, и неожиданные мысли приходят мне в голову, странные видения встают в уме… Как немцы низвергли памятник? Ну, вероятно, подогнали тягач или танк, накинули трос… А были при этом местные жители, горожане? Как они вели себя? Что делали?.. Я закрываю глаза, и горькая картина возникает перед моим мысленным взором.

… Мнится мне, что вокруг памятника и тягача снуют не только немцы. Я вижу и несколько хорошо знакомых русских лиц. Вон тот, бородатый, что тянет трос от тягача к памятнику, сильно смахивает на Юрия Карякина, научного сотрудника Института международного рабочего движения, нардепа СССР, прославившегося не научными изысканиями, а тем, что первым, еще до нардепа Марка Захарова, с трибуны Всесоюзного съезда, предложил ликвидировать Мавзолей Ленина: мешает, дескать, успешному развитию международного рабочего движения. А тот, что взобрался на постамент, тянет руки к тросу, чтобы накинуть его на шею памятника, — да это же вылитый Собчак, который так постарался стереть с карты родины слово "Ленинград". В стороне стоит человек, очень похожий на знаменитого создателя роскошной драматургической Ленинианы Михаила Шатрова. Он кусает губы, обливается слезами, но хранит полное молчание, даже всхлипнуть боится. Фельдфебель, руководящий погромом, говорит ему: "Почему ты не работаешь?" Тот отвечает сквозь слезы: "Недалеко отсюда, у парка стоит гранитная скульптура Сталина, нашего Верховного Главнокомандующего. Там я вам помогу. Обязательно!"

Бородатый малый что-то замешкал с тросом. Ефрейтор, стоящий рядом, разозлился и дал ему под зад пинка: "Быстрее, ученый осел!"

Но вот трос наконец подан, человек с лицом Собчака укрепил его и спрыгнул на землю. Водитель тягача влез в кабину. Все готово для паскудства. Вдруг подходит к фельдфебелю кто-то с разноцветными камешками на ладони и, сильно налегая на "о", говорит: "Г-о-сподин, о-ккупант, позвольте мне п-о-рулить, я м-о-гу". Кто это? Не Солоухин ли, напечатавший не так давно в журнале "Родина" зловонную статейку "Читая Ленина"? Как две капли! Немец смеется:

— Давай, Иван, постарайся! Но тут же спохватывается:

— Постой, а разве не ты сочинял стихи о Ленине и о партии?

— Я, господин о-ккупант, я. По-о-этому и прошу. У меня особое прав-о.

— Хорошо. Но прежде почитай нам что-нибудь.

— Хотите, спою песню "Мужчины"? — спрашивает поэт и начинает басом:

Фельдфебель недоволен:

— Ты что ж, намерен встать поперек пути нам?

— Видите ли, господин о-ккупант, есть в литературе такое понятие — лирический герой. Так вот, это он. А я, лично я, всю войну буду служить в Кремле…

— П-о-нятн-о, — немец тоже заразился оканием. — А теперь почитай свои стихи о партии, о Ленине.

Мощный голос сотрясает округу:

— Прекрасно! — восхищается фельдфебель. А это правда, что недавно во искупление своих коммунистических грехов ты, как доложила нам разведка, сжег два мешка сторублевых ассигнаций, поскольку они с изображением Ленина?

— Сущая правда! Два сжег и еще два утопил в реке. Вот получу гонорар за новое собрание сочинений и опять сожгу. Я такой!

— Ну, молодец! Садись за руль.

Певец партии прячет камешки в карман, занимает освободившееся место, включает зажигание, но… Что такое? Не фурыкает!

— Испортил?! — орет немец. — А ну, пошел прочь! Стаскивает певца на землю и пробует сам. Ничего не получается!

Кто-то небольшого росточка, плотный, в очках, сильно напоминающий редактора журнала "Наш современник", особенно злобствующего в поношении Ленина, подбегает к водителю тягача и говорит:

— Может, бензин кончился? У моих "Жигулей" полный бак. Могу поделиться.

— А заслуживаешь ли ты доверия? — хмурит брови водитель. — Знаем мы вас, русских! Притащишь какой-нибудь жидкой взрывчатки…

— Не беспокойтесь, господин захватчик, мне верить можно. О Ленине писали и Евтушенко, и Вознесенский, и Рождественский. Вот им верить нельзя. Больше того, они заслуживают кары. Добро должно быть с кулаками. А я не писал. Ни строчки! Я об этом последнее время на всех писательских собраниях говорю. И без устали бью тех, кто писал. Добро должно быть с кулаками. Правда, господин интервент?

— Я не знаю, кто ты — кулак или подкулачник, но не считай нас за дураков! — обрывает фельдфебель. — По данным разведки, о Ленине писали почти все лучшие советские поэты — и Маяковский, и Есенин, и Пастернак, и Твардовский, и Светлов, и Солоухин — все!

— Виноват, виноват, — лопочет редактор с кулаками, — маленькая неточность сорвалась с языка. Но все равно, я ненавистник Ленина и вы, господин агрессор, его ненавистники — как же вам не верить мне!

Хватает канистру и куда-то мчится. Фельдфебель спрашивает певца:

— Ты тоже считаешь, что добро должно быть с кулаками?

Тот с таким видом, будто нашел еще один редкий по красоте камешек и любуется им, отвечает:

— Да, я считаю, что добро и кулак — это неразделимо. И кулачество должно был-о остаться при своем д-о-бре, пусть даже мир-о-едском.

Весь в мыле, с бензином и с пачкой девятого номера своего журнала за 1991 год возвращается редактор-подкулачник.

— Пожалуйста, коллеги фашисты, бензинчик высшего сорта. А это дарю вам журнальчик с прекрасными стихами одного бывшего металлурга. Такого антиленинского зоологизма вы еще не встречали. Пальчики оближешь! А вообще-то был бы рад видеть вас в числе наших подписчиков.

Через пять минут бензин залит, и все в порядке. Певец партии садится за управление.

"Vorwarts!" ("Вперед!") — командует фельдфебель. Мотор взревел, но машина ни с места. В чем дело опять? Оказывается, у тягача просто маловато сил, чтобы свалить памятник.

Немец подзывает пальцем драматурга-ленинианца:

— Все слезы льешь? А ну сбегай за хомутами!

— За хомутами? А где их найти?

— Где хочешь. Быстро!

Ленинианец исчезает и минут через пятнадцать приволакивает полдюжины хомутов. Где взял, Бог весть! Может быть, выменял на свои пьесы.

— Очень хорошо! — говорит фельдфебель и надевает хомуты на шеи русских участников погромной акции. Их впрягают в одну упряжь впереди тягача попарно: нардепа и петербуржца, певца партии и редактора-подкулачника, драматурга и вдруг откуда-то взявшегося поэта-металлурга, лауреата премии Ленинского комсомола.

— Вперед, прихвостни! — командует немец. Мотор взревел. Петербуржец того гляди лопнет от натуги. Нардеп обливается апоплексическим потом. Певец в беспамятстве бормочет стихи: "Мужчины, мужчины, мужчины! Вы помните званье свое!" Подкулачник высунул язык, синий от ненависти к Ленину. Металлург приговаривает, задыхаясь: "Я человек рабочий. Десять лет простоял у мартеновской печи…" Наконец, а-а-х!.. Упал памятник! Все бросаются друг другу в объятья. Ура! Целуются, блаженно хрюкают. Памятник упал навзничь. Металлург вскакивает ему на грудь и, приплясывая, читает свои стихи, напечатанные в журнале.