Открывая новые горизонты. Споры у истоков русского кино. Жизнь и творчество Марка Алданова (СИ)

Философия случая не допускает никаких оправданий формуле "цель оправдывает средства", ибо, если принять, что в историческом процессе цели нет, то остается, рассматривая исторические катаклизмы, заговоры, войны, революции, задаваться лишь вопросом: нравственны ли были средства? Современник Октября, Алданов, изображая события отдаленного прошлого, убежденно повторял: "Всякая революция по самой своей природе ужасна и другой быть не может" ("Девятое термидора").

Этот взгляд соответствовал мироощущению читателя -- русского эмигранта, однако резко контрастировал со взглядом, насаждавшимся в 1920-е годы в советской литературе. Характерно, что в письме к К.А. Федину от 10 февраля 1926 года (работа Алданова над тетралогией в это время близилась к завершению) А.М. Горький назвал творчество писателя "чрезмерно умным, но насквозь чужим", причем слово "творчество" даже взял в кавычки.

Критики русского зарубежья обнаружили несколько отдельных пластов в историческом повествовании Алданова. Прежде всего это громадная галерея очерков-портретов крупных исторических деятелей. Здесь Алданов даже в мельчайших деталях исключительно точен, сообщает читателю массу любопытнейшего, забытого материала, известного только специалистам. Параллельно с этими романами Алданов публиковал в периодической печати очерки о людях эпохи 1812 года. Например, в тетралогии бегло упоминается когда-то знаменитая Ольга Жеребцова; ей посвящен очерк, который дополняет художественную прозу.

Кульминация каждой части тетралогии -- необыкновенно рельефная сцена крупного исторического события. Рисуя смерть Наполеона, похороны Робеспьера, Алданов возвышается до трагизма. На протяжении повествования он придерживается, говоря словами одного из критиков, "известной застегнутости чувства", но кульминационные сцены эмоциональны и изобразительны.

Еще один пласт повествования -- диалоги о связи времен, язвительные афоризмы -- критики связывали с французской литературной традицией, восходящей к Вольтеру. Отмечалась в то же время и связь Алданова с русским историческим романом XIX в.: метафоричность повествования, строгая продуманность сюжетной конструкции, живость диалогов.

Что касается вымышленных персонажей, мнения критики разошлись. "Штааль вышел совсем восковым. Алданов не дал внутренней жизни своего героя... Штааль -- прием, а не живой человек", -- писал Марк Слоним. Противоположного взгляда придерживался писатель М. Осоргин, считавший, что выбор Алдановым в качестве главного героя Штааля провизорски точен: "Штааль, олицетворение среднего, мизерного, мелкий бес повседневности, оказался именно тем фактором, который превращает пышную историю в суету сует. Штааль -- кривое зеркало героического".

Расходясь в частностях, критики были едины во взгляде, что тетралогия "Мыслитель" -- одно из самых примечательных явлений литературы русского зарубежья 20-х годов. Что же касается ее автора, то тут тоже оценки были вполне определенные. Тот же М. Осоргин декларировал в "Современных записках": "После "Заговора" не приходится больше обсуждать, подлинный ли художник М. Алданов. Вслед за читателем - и критике придется безоговорочно признать М. Алданова одним из первоклассных художников новой русской литературы".

8.

В середине 30-х годов Алданов рассказал интервьюеру об одном из самых сильных воспоминаний юности. В центре Парижа перед первой мировой войной ему довелось повстречаться с престарелой императрицей Евгенией, и он вспомнил, как 65 лет назад молодая и цветущая Евгения почти на этом месте беседовала с художником Изабе (ему было под 90); а Изабе -- его миниатюрам отведен зал в Лувре -- в ранней молодости написал портрет Марии Антуанетты.

Алданову тогда открылось, как коротка нить, связывающая восемнадцатый век с двадцатым. Конечно, изменился до неузнаваемости облик людей, внешние приметы бытия, но сами люди ничуть не переменились, также любят, страдают, борются, мечтают об успехе, боятся старости и смерти, также в них перемешаны добро и зло.

В начале 1930-х годов вышла в свет повесть Алданова "Десятая симфония", где изображен Изабе, а лейтмотивом стала волнующая связь времен.

К этому времени Алданов необыкновенно популярен. Его излюбленный жанр, исторический роман, всегда в почете у читающей публики, и писатель, избравший этот жанр, так сказать, обречен на успех. Книги Алданова рельефно и чрезвычайно достоверно воспроизводили дела давно минувших дней, пронизаны философским скептицизмом, очень характерным для эмигрантского мироощущения, связанного с ломкой привычного жизненного уклада, чувством потерянности на чужбине. Неизбывная горечь романов Алданова компенсировалась остротой фабулы, увлекательными подробностями нравов императорских домов и тайных заговоров. Великолепны вставные психологические портреты исторических деятелей, они в манере очерков. Изящество отточенного слога, обилие западающих в память афоризмов также немало способствовали успеху писателя.

В 30-е годы палитра писателя обновляется, он пишет главным образом о современности, жизнь каждодневно диктует ему все новые важнейшие темы: приход Гитлера к власти в Германии, показательные процессы в Москве, сползание Европы к новой мировой войне. Истоки этих событий он ищет в русской революции.

16 июня 1927 года Алданов сообщил Бунину, что окончил "Заговор", а вместе с ним всю тетралогию, а уже из письма от 27 июля того же года явствует: он полностью в работе над романом "Ключ". Замысел романа из современной истории возник в полемике с А.Н. Толстым. В первые послеоктябрьские годы Алданов и Толстой были дружны, совместно издавали ранний эмигрантский журнал "Грядущая Россия", в нем печатался роман Толстого "Сестры". Вскоре пути писателей разошлись. Журнал прогорел, Толстой, вернувшись в Советскую Россию, переработал роман "Сестры" и сделал его начальным томом трилогии "Хождение по мукам", где в духе официальной советской историографии трактован путь русских интеллигентов в годы первой мировой войны и Гражданской войны: они прозрели под влиянием революционных событий. Алданов же решил осмыслить логику массового бегства лучших людей страны после революции на чужбину. Никакой идеализации, апологии "белого движения": "Наше поколение было преимущественно несчастливо", -- читаем в предисловии к "Ключу". Изображая в романе канун Февральской революции, писатель бросал современникам горький упрек: общее равнодушие к судьбам страны, слабость, бездействие стали, по его убеждению, одной из главных причин развала старой России.

В 1928 году фрагменты из не завершенного еще романа начали печататься в журнале "Современные записки", отдельное издание увидело свет в Берлине в 1930 году. Эмигрантские издатели, хотя платили авторам мало, отличались завидной оперативностью.

      Заканчивая "Ключ" в сентябре 1929 года, Алданов называет его первым томом, приняв решение писать продолжение. Второй том, роман "Бегство", начинает писать сразу же, но параллельно создает еще повесть, крупный очерк и пьесу. Повесть "Десятая симфония", где один из персонажей Бетховен, и очерк "Азеф" имеют внутреннюю связь: писатель размышляет о величии человеческого духа и о том, как низко может человек пасть. Эти два произведения вышли в виде одной книги в 1931 году в Париже.

      Роман "Бегство" публиковался в журнале "Современные записки" в 1930 - 1931 годах. В этом романе те же персонажи-интеллигенты, что и в "Ключе", но даны они с большей симпатией: под воздействием увиденного в первый год Октября в лучших из них пробуждается гражданское начало, они пытаются бороться против торжествующего зла, их бегство на Запад дано как вынужденное после поражения.

В 1932 году выходит отдельное издание этого романа, и в предисловии автор сообщает: "К людям "Ключа" - "Бегства" я, быть может, еще вернусь". Он уже пишет третий том трилогии, роман "Пещера" - о безотрадной жизни эмигрантов. Страсти остыли, герои плохо вписываются в чуждый быт, им вновь стали присущи равнодушие, апатия. Трилогия -- взгляд с другого берега на 1917 год, тройной портрет на фоне быстро сменяющихся декораций. Книга вышла в двух томах в разных издательствах, том первый в 1934, второй в 1936 году.