Журнал Наш Современник №6 (2004)

После литургии и панихиды по рабу Божию Александру владыка Макарий обратился с проникновенным призывом к братской любви и примирению пред памятью великого поэта. Московский златоуст, любивший и хорошо понимавший поэзию, своей миротворческой речью стремился задать духовный тон всем дальнейшим торжествам.

“Все, кому дорого родное слово и родная поэзия, — гулко звучало под сво­дами древнего Алексеевского храма, — на всех пространствах России, без сомнения, участвуют сердцем в настоящем торжестве... А тебе, Москва, град первопрестольный, естественно ликовать ныне более всех: ты была родиной нашего славного поэта, на одной из твоих возвышенностей воздвиг­нут в честь его достойный памятник, и под твоим гостеприимным кровом совершается ныне сынами России, стекшимися к тебе со всех сторон, настоя­щее торжество.

Мы чествуем человека-избранника, которого Сам Творец отличил и возвысил посреди нас необыкновенными талантами и коему указал этими самыми талантами на особенное призвание в области русской поэзии. ...Он поста­вил ее на такую высоту, на которой она никогда не стояла и над которой не поднялась и доселе...

Сыны России! Посвящая ныне памятник знаменитейшему из поэтов... можем ли мы удержаться, чтоб не вознести живейшей всенародной благодар­ности к Тому, Кто даровал нам такого поэта, Кто наделил его такими талан­тами, Кто помог ему исполнить свое призвание? Можем ли не соединиться в теплой молитве от лица всей Земли Русской, да посылает ей Господь ещё и ещё гениальных людей и великих деятелей не только на литературном, но и на всех поприщах общественного и государственного служения. Да украсится она, наша родная, во всех краях своих достойными памятниками в честь достойнейших сынов своих. Аминь (8).

Более двух часов продолжалась литургия и панихида по убиенном поэте, а тем временем десятки тысяч толпы народа, не вместившиеся под своды монастырского Алексеевского собора, заполняли Страстную площадь. Погода прояснилась. К памятнику, где были устроены эстрады для почетных лиц и трибуны для публики, допускались только приглашенные, а собственно народ теснился за оградительными канатами, многие расположились на балконах, крышах домов, на деревьях.

Когда почетные лица, между которыми находились и члены семьи Пуш­кина, разместились на эстраде, бывший лицеист, статс-секретарь Ф. П. Корнилов зачитал акт о передаче Пушкинским комитетом городу Москве памятника. Акт был вручен городскому голове С. М. Третьякову, брату основателя худо­жественной галереи, который в благодарственной речи дал торжественное обещание свято хранить памятник. В 12 часов 20 минут по знаку московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова было снято полотно, покрывавшее памятник, и взору многотысячной толпы впервые открылся образ поэта, изваянный в бронзе. Крики “ура!” заглушили звон колоколов, звуки оркестра и пение хора, которыми дирижировал Н. Г. Рубинштейн. У одного из сыновей поэта, заметили дотошные газетчики, “в три ручья лились слезы”, слезы блестели на глазах у многих.

Началась церемония возложения венков. Длинной вереницей шли делегации учреждений, учебных заведений, обществ, городских цехов со значками ремесел, дети. Всеми было замечено, как И. С. Тургенев поднялся по скользким откосам пьедестала, поддерживаемый молодыми людьми, и прикрепил свой венок к одному из украшений памятника. Вскоре гора венков закрыла весь низ пьедестала. Почетные гости, члены пушкинской семьи напоследок обошли памятник. Начался разъезд. Экипажи направились в сторону Московского университета.

Поднимаются канаты, и на площадь устремляется бурная волна народа. Как писал репортер журнала “Будильник”, “начинается неприглядная, хотя и неизбежная, часть всех открытий и торжеств. Только что поднесенные венки рвутся на части, и лишь некоторые из них удается спасти. Массивная чугунная цепь вокруг памятника, представляющая свитые лавры, прорывается... Но... всё понемногу приходит в порядок... Народ покупает у торговцев ландышей и фиалок и закидывает ими пьедестал памятника...”.

Три дня длились пушкинские торжества. В 2 часа 6 июня они продолжи­лись собранием в Московском университете. В этот же день Городская Дума дала обед в честь прибывших на праздник депутаций, затем был литературный вечер в Благородном Дворянском Собрании и народные чтения в Политехническом музее. 7 июня состоялось заседание Общества любителей российской словесности, 8 июня оно продолжилось. Неизменно почетными гостями торжеств были дочери поэта Мария Александровна Гартунг, Наталия Александровна Меренберг, сыновья Александр и Григорий Пушкины с детьми. На обеде, устроенном московским городским обществом, командир Нарвского гусарского полка флигель-адъютант А. А. Пушкин от имени всех потомков поэта выразил признательность Москве за гостеприимство и радушие.

В Дворянском Собрании открылась Пушкинская выставка, на которой были представлены гравюры проектов памятника великому поэту скульпторов Забелло, Антокольского, Шредера, Иванова, Микешина и Опекушина. Здесь же были выставлены скульптурные и живописные портреты поэта, автографы его произведений и некоторые реликвии: фамильная гербовая печать, табакерка, сабля, знаки масонской ложи, перстни... Стояли на полках прекрасные издания пушкинских сочинений на французском, немецком, итальянском и многих славянских языках. Выставка знакомила посетителей с пушкинскими местами, с его родственниками и друзьями. К сожалению, многое из того, что было на этой первой Пушкинской выставке, мы уже не увидим никогда...

Одновременно с Москвой пушкинские торжества состоялись в Петербурге, Киеве, Варшаве, Риге, Тифлисе, Одессе, Пскове, Орле, Туле, Самаре, в Царском Селе, у могилы поэта в Святогорском монастыре...

Долго еще газеты и журналы откликались на небывалое в русской жизни событие, печатали речи и статьи видных ученых, писателей, общественных деятелей — И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, И. А. Гончарова, И. С. Аксакова, П. В. Анненкова, П. И. Бартенева, академиков Я. К. Грота, М. И. Сухом­линова, профессора истории В. О. Ключевского и многих, многих других. Казалось, сама Россия пыталась осмыслить не только своего великого сына, но и самое себя.

Глеб Успенский в замечательной публицистической статье в “Отечест­венных записках” подчеркивал необычность и неофициальность только что свершившегося. “Когда это видывали мы, когда видывала это Москва, — отмечал писатель, — чтобы народные торжества проходили не в честь спаси­теля Отечества, не в честь полководца с саблей в руке, а в честь человека, который только и знаменит тем, что писал стихи, славен только работой своей мысли. ...Для народа, — продолжал он, — который непременно будет узнавать, за что и почему воздвигнут этот памятник, кто этот человек... если не сейчас, то впереди, статуя Пушкина будет иметь значение, — без преувеличения, огромное”.

Видный юрист А. Ф. Кони дал весьма смелую характеристику случив­шемуся: “В затхлой атмосфере застоя, где все начало покрываться ржавчиной отсталости, вдруг пронеслись свежие струи чистого воздуха — и всё... стало оживать”.

Консервативные органы печати, приближенные к царскому правительству деятели пытались использовать пушкинский праздник в целях “примирения партий”, представить Пушкина стоящим на такой высоте, которая имеет якобы свойства соединять различные взгляды. С таких позиций выступил известный консерватор, редактор “Московских ведомостей” М. Н. Катков на обеде в честь депутаций. Он выразил надежду, что его искреннее слово под сенью памятника Пушкину будет принято дружелюбно всеми без исключения. “Кто бы мы ни были, — говорил он, — и откуда бы ни пришли, и как бы мы ни разнились во всем прочем, но в этот день, на этом торжестве мы все, я надеюсь, единомышленники и союзники. Кто знает, быть может, это минутное сближение послужит залогом более прочного сближения в будущем и поведет к замирению, по крайней мере, к смягчению вражды между враждующими”. Закончив речь словами Пушкина: “Да здравствует солнце, да скроется тьма!” — он стал чокаться направо и налево и протянул через стол свой бокал к И. С. Тур­геневу, которого он только что на страницах своей газеты клеймил за денежную помощь известному революционеру Бакунину.