Письма (1857)

Забыл, про что-то еще хотел писать. В следующем письме вспомню. Но объявлений ей-богу мало, очень мало, нужно повторять, надоедать объявлениями. Первая же книга так приятно пестрит статьями, что в объявлении очень хорошо могла бы фигурировать. (4)

Прощай, до свидания, всем твоим кланяюсь, а тебя обнимаю.

Твой Ф. Достоевский.

Доставь, ради бога, эту записочку Паше, от тетки, ради бога, не замешкай.

(1) было: Но пусть

(2) далее было начато: могу д<аже?>

(3) далее было начато: куда б<ольше?>

(4) вместо: могла бы фигурировать - было: фигурирует

224. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ

5 апреля 1864. Москва

5 апреля/64.

Друг мой Миша!

Напишу тебе два слова:

Повесть моя, если б только силы, да досуг, да без перерыва, могла бы быть написана в этом месяце, но уж отнюдь не в первой половине. Это во всяком случае. Теперь рассуди: книгу за март надобно выдать непременно в апреле. Неблаговидно начинающему журналу являться с мартовской книгой в мае. Могу ли я кончить и поспеть? По всем признакам - нет. И главное перерыв, который не от меня зависит и за последствия которого я не могу ручаться. И потому, голубчик мой, обращаюсь к тебе: как можно скорей напиши мне: к которому числу, самое позднее, надо иметь тебе в руках повесть? По ответу твоему буду судить - кончу иль не кончу. Во всяком же случае, возьми в соображение могущие быть обстоятельства, которые остановят работу и которые не от меня зависят.

Напиши мне тоже: есть ли у тебя что-нибудь в отделе повестей на март, кроме моей, и что именно?

Мое соображение такое: можно явиться и без известных имен в этом отделе. Об моей повести можно уведомить (я думаю, совершенно не надо), что напечатается в апрельской книжке. Наконец, хочется хорошенько написать и не комкать как-нибудь, а главное, что я, хоть бы, может быть, и мог окончить, но ни сил (физических), ни обстоятельств благоприятных к тому не имею.

И потому я решил так:

До получения от тебя ответа буду усиленно и настойчиво продолжать повесть (будь что будет). Если напишешь, что можно, за нужду, и обойтись без моей повести, то я тотчас же ее отложу и успею-таки в этот номер (наверно, если скоро ответишь) написать что-нибудь в критику (не о Костомарове, так как эта статья велика)

Если ж напишешь, что нельзя обойтись, - буду писать повесть. Впрочем, по числу, тобой означенному для срока присылки, сам решу, что возможно, что невозможно, и только в случае совершенной невозможности оставлю повесть.

Я сознаю, брат, что теперь я тебе плохой помощник. Наверстаю потом. Теперь же положение мое до того тяжелое, что никогда не бывал я в таком. Жизнь угрюмая, здоровье еще слабое, жена умирает совсем, по ночам, от всего дня, у меня раздражены нервы. Нужен воздух, моцион, а и гулять некогда и негде (грязь). Мое теплое (слишком ватное) пальто мне уже тяжело (вчера было +17 градусов в тени). Да что описывать. Слишком тяжело. А главное, слабость и нервы расстроены.

А между прочим, только на тебя и надежда. Брат, деньги у меня текут как вода. Поверь, что расходы огромные. На себя копейки не трачу, летних калош не соберусь купить, в зимних хожу. Не могу существовать без денег. Поддержи же меня теперь, в слишком эксцентрическом положении, и поверь, что скоро заработаю.

Читал на публичном чтении. Читал и Островский, который, хоть и приветливо, но как бы (1) с обидчивостью, заметил мне, что прежде ты присылал ему "Время", а теперь "Эпохи" не выслал. Я обещал тебе передать. Если находишь нужным, пошли ему билет на Базунова.

Видел Чаева. Он спрашивал меня, какой был твой ответ насчет его драмы "Александр Тверской"? Напиши, пожалуйста. (Стихи хороши. Драмы же я сам еще не читал, а о рекомендации в "Дне" я писал тебе.)

Прощай, обнимаю тебя, ослабел ужасно и едва пером вожу. Теперь 12 часов, а к ночи я делаюсь ужасно слаб и не работаю (что очень худо; прежде лучшая работа была по ночам). Прощай, голубчик.

Твой Ф. Достоевский.

Прочел половину "Загадочных натур". По-моему, ничего необыкновенного. Натуры совсем-таки не загадочные, слишком обыкновенные. Где дело касается до современных идей, то видна молодость и некоторое нахальство. Много истинной поэзии, но какое же и колбасничество. Хорошо только, что не скучно.

Ты скажешь, может быть, чтоб я присылал по частям повесть. Но ведь мне, главное-то, нужно крайний срок знать и повесть поспешностью не испортить.

Пожалуйста, не церемонься и меня не жалей. Мне ведь всё равно что ни писать, только бы кончить. Хотелось бы только повесть кончить получше.

(1) было: чуть-чуть

225. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ

9 апреля 1864. Москва

Москва, 9 апреля/64.

Милый друг Миша,

На письмо твое отвечаю сейчас же; сначала о займе.

Вот мое мнение:

1) Занять у тетки и возможно и невозможно. Это значит, что не совсем (1) невозможно. А так как ты в положении критическом и губить действительно блестящее предприятие есть почти преступление, то тебе непременно надобно попытаться занять у тетки. Спрос не беда, ничего им не проиграешь, а выигрыш слишком велик.

2) Теперь, как это сделать? На это у меня есть свое определенное мнение, может быть, очень ошибочное, но зато определенное. Прежде всего, представлю тебе на вид обстоятельства: тетка, хоть и в здравом рассудке вполне (я очень недавно был там), но очень слаба (2) памятью (но совсем не так, чтоб забывать людей и не помнить происшествий). В расположении духа хорошем. Начала для своего утешения на фортепианах играть, 30 лет не игравши. Характеру никакого, решимости никакой, находится под влияниями. Довольно сильное (даже очень) влияние бабушки. Потом, я подозреваю, она даже боится разных Константинычей, которым до нее, в свою очередь, дела нет (исключая того случая, который мне всегда мерещился, - что Константинычи сами захотят прибрать ее деньги, в руки себе, а ей выдавать проценты. На это я не имею никакого основания, но они так жадны, что это мне мерещится). Теперь опишу тебе, что мне месяц тому назад рассказывал Александр Павлович о том, как принимала тетка, при жизни дяди, бесчисленные просьбы сестры Саши. Обыкновенно Голеновские, которые, кажется, всю жизнь намерены прожить на счет тетки, присылали сначала письмо (когда Сашенька сама не ездила) к Алек<сандру> Пав<лови>чу с просьбой передать особое письмо тетке. Тот являлся к тетке и прямо, без предисловий и подготовлений, передавал письмо, чтоб ошибить сразу. Тетка пугалась, махала руками, охала, тосковала и не хотела принимать письма. Тот оставлял насильно. Принимали, но не распечатывали. Наконец посылали за ним и заставляли его самого распечатать и прочесть. Он читал без своих замечаний (3) и безо всяких подготовлений. "Да что, не читайте, деньги что ли, денег надо?" - Да-с. - "Сколько, сколько?" - 800.

Ax, ax! и т. д. ... Наконец посылают за ним опять назавтра. "Да скажите же вы-то, что делать? что делать? да говорите же!" - И ведь вижу, говорит Александр Павлович, - что кончат (4) тем, что дадут, а только так балуются. - Да ведь ваши деньги, сами и распоряжайтесь, а я что! - "Ах боже мой, ах боже мой, сказать что ли?" - Конечно, скажите-с. - "Александр Алексеич, письмо; Сашенька пишет". - "Ах прочти, прочти", - и зальется слезами. Начинается чтение плачевного письма. "Денег просят, Александр Алексеич, 800 руб." - "Пошли, пошли, сейчас же пошли!" - и зарыдает. Ну тут уж всё кончено, и деньги посылаются. Надо принять в соображение, что она боялась тогда Константинычей. Но характеру и решимости, конечно, с тех пор не прибавилось.

Александру Павловичу я о секрете не расскажу и никому не скажу (хотя Александр Павлович и не разболтал бы, уверяю тебя). Варю я видел недавно. Она тебя любит, она говорила про тебя, но, ей-богу, не знаю, утерпит ли она против искушения рассказать тетке. Но что она не будет ходатайствовать и в особенности ходатайствовать заране, подготовлять, в этом я уверен. Но, может быть, она секрет сохранить способна.