Шаг за черту

Итак, я лечу в Дели, и никто меня не узнал. В салоне бизнес-класса невидимый пассажир. Вот он смотрит новый фильм Педро Альмодовара на крохотном экране, пока самолет летит… э-э, над Ираном. Вот он, невидимый, надевает на глаза маску, похрапывает.

А вот уже я выхожу в международном аэропорту под жаркое делийское солнце, рядом идет мой сын Зафар, но видит нас только Виджай. Абракадабра! Мистический реализм в действии. Не спрашивайте, как это получается. Хороший фокусник не выдает секретов.

Страшно хочется поцеловать землю, то есть синее ковровое покрытие в «рукаве» перехода, но как-то неловко это делать на глазах у службы безопасности, а там ее людей столько, что хватило бы на небольшую армию. Так и не поцеловав ковер, я выхожу из терминала на ослепительную, до мозга костей пронизывающую делийскую жару, абсолютно не похожую на влажную духоту моего родного Бомбея. Жара раскрывает нам свои объятия. Дорога стелется ковром. Мы забираемся в белый потрепанный «индустан амбассадор», похожий на будто выкатившийся из прошлого британский «моррис-оксфорд», давно забытый, но воскресший в этой вполне приличной индийской своей версии. Кондиционер в «амбассадоре» не работает.

Я дома.

Индия бурлит, спешит, а я, посреди уличных голосов и шума, глазею по сторонам и вижу, что, в общем-то, все здесь осталось, как и было. «Покупайте „Милли“. Отличные ловушки для тараканов!», «Пейте минеральную воду „Хелло“!», «Скорость восхищает, но убивает!». Но появилось и новенькое. «Подпишитесь на Oracle-81!», «Осваивайте Java!» И как будто в доказательство тому, что годы протекционизма ушли в далекое прошлое, повсюду присутствие «Кока-Колы». В прошлый мой приезд «Кока-Кола» была еще под запретом, и продавались довольно противненькие местные ее аналоги — «Кампа-Кола» и «Тамс-Ап». Теперь же бутылки с красными ярлыками пестреют через каждые десять ярдов. Нынешний слоган «Кока-Колы», переведенный на хинди и написанный латиницей: «Jo Chaho Но Jaaye», звучит примерно так: «Пусть пройдет любое твое желание».

Предпочитаю думать, что это в хорошем смысле.

«Пожалуйста, сигнальте», — предлагают надписи сзади на грузовиках, миллионами запрудивших дорогу. Другие грузовики, а также легковушки, мотоциклы, мотоскутеры, такси и авторикши («пхат-пхат») радостно откликаются на предложение, и город гудит, встречая нас с Зафаром привычной симфонией своих улиц.

На задних бортах надписи: «Не уверен — не обгоняй!», «Прости-прощай!», «Толстяк!».

В новостях та же какофония. Диалог между Индией и Пакистаном, как всегда, ведется на повышенных тонах. В Пакистане суд приговорил экс-премьер-министра Наваза Шарифа к пожизненному заключению, и процесс, больше походивший на показательный спектакль, который генерал Первез Мушарраф [144] устроил ради захвата власти, наконец завершился. Индийские комментаторы все громко связывают это событие с недавним признанием Пакистана: проведены испытания новой баллистической ракеты «Шахин-2», мрачно намекая на новое ухудшение отношений между двумя странами. Какой-то деятель из БДП упрекает имама Бухари в «преступной толерантности» за якобы пропакистанские и антииндийские заявления. Plus à change [145]. Накал страстей, как всегда, высок.

Билл Клинтон во время своего недавнего визита в Индию, конечно, не мог не быть втянут в выяснение отношений между Индией и Пакистаном. С точки зрения Индии, он сказал много правильного. В частности, высказывания о Пакистане как диктаторском режиме, его ядерной бомбе и антилиберализме снискали ему множество друзей, и это после долгих лет, когда США проводили в здешнем регионе политику, суть которой состояла, говоря словами д-ра Киссинджера, в том, чтобы «подставить плечо» Пакистану.

Я приехал в тот момент, когда Индия еще не отошла от восторгов. Розовощекий наш обаяшка сделал свое дело. Бомбейский киномирок взбудоражен. «Сердца Индостана, — пишет в неповторимом бомбейском стиле один шоуменский журнал, — бесповоротно отданы все Дедушке Дяди Сэма». Юная кинозвезда Суман Ранганатан («сексуальная малышка», «горячая красотка» — и это чистая правда, — «наш остренький перчик») впечатлилась так, что назвала Большого Билла «потрясающим, удивительным человеком, который понимает людские чаяния».

В Индии народ редко интересуется частной жизнью политиков, о чем мне напомнила мой друг, замечательный искусствовед Гита Капур. Когда выяснилось, что один из лидеров БДП много лет содержит любовницу, это нисколько не сказалось на его политической карьере. Потому скандал с Левински в Индии восприняли с откровенным недоумением. Разве есть что-нибудь странное в том, что какая-то американская «малышка» решила закрутить роман с одним из самых влиятельных в мире людей?

Я едва приехал, но уже почти все, с кем я встретился: Виджай Шанкардасс, друзья, которым я сразу же позвонил, даже полицейские — спрашивают, что я думаю о новой индийской политике. Если Бомбей — это индийский Нью-Йорк, манящий, гламурный, вульгарный, трущобный торговый, киношный город, город фантастического богатства и страшной нищеты, то Дели похож на Вашингтон. Политика здесь любимая игрушка. Другими темами тут увлекаются ненадолго.

Когда-то национальные меньшинства в Индии искали поддержки у левого крыла Конгресса, единственной в те времена организованной силы, обладавшей политическими рычагами. Сейчас в партии стали явно заметны правый уклон и внутренние распри. Сила, некогда мощная, под руководством Сони Ганди слабеет, рычаги ржавеют.

Люди, которые знают Соню много лет, советуют мне не покупаться на рассказы о том, что она будто бы никогда не интересовалась политикой и дала согласие стать во главе партии лишь потому, что так лучше для дела. Эта женщина потеряла голову от власти, но руководить она не способна, поскольку у нее нет ни умения, ни обаяния, ни проницательности — нет ничего, кроме жажды власти. Льстивой толпой ее окружает семейство Неру — Ганди, чтобы ни в коем случае не допустить появления новых лидеров, таких, например, как П. Чидамбарам, Мадхаврао Сциндия, Раджеш Пилот [146], — которые, обладая политической волей и свежими идеями, возможно, сумели бы вдохнуть в партию новую жизнь, но им не дано такой возможности, поскольку, с точки зрения Сони и ее клана, право руководить страной принадлежат исключительно ей и ее детям.

В последний раз я был в Индии в августе 1987 года, когда прилетел по заданию телередакции собрать материал о сороковой годовщине обретения Индией независимости. Никогда не забуду, как слушал речь Раджива Ганди в Красном форте, на редкость скучную, пересыпанную словечками из какого-то школьного сленга, и толпа, откровенно скучавшая, расходилась. Теперь по телевизору выступает его вдова (ее речь пересыпана словечками еще более дурацкими), считающая себя вправе управлять страной, но никого, кроме себя, в этом не убедившая.

Я помню другую вдову. В том же 1987-м мы снимали сикхскую женщину по имени Равель Каур, на глазах у которой были убиты ее муж и сыновья, а убили их люди, организованные и вооруженные партией Индийский национальный конгресс. Незадолго до тех событий погибла от руки своих сикхских телохранителей Индира Ганди, а расплачиваться пришлось всей сикхской общине Дели. За весь период правления Раджива Ганди ни один человек не был осужден за погромы и убийства, несмотря на свидетельства множества очевидцев, опознавших убийц.

Виджай Шанкардасс, много лет знакомый с Радживом, растерял тогда все иллюзии на его счет. Они с женой прятали у себя от погромщиков соседа-сикха. Потом Виджай отправился к Ганди требовать, чтобы тот хоть что-нибудь сделал и остановил наконец погромы, и его глубоко потрясло равнодушное лицо Раджива. «Салман, он был спокоен». Арджун Дас, один из близких помощников Раджива, отреагировал на речь Виджая весьма бурно. «Saaloón ko phoonk do!» — рявкнул он. «К черту этих ублюдков!» Через некоторое время он и сам был убит.