Литературная Газета 6284 ( № 29 2010)

открыть 62

КОД ССЫЛКИ:

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 3,8 Проголосовало: 6 чел. 12345

Комментарии:

Побег от реальности

Человек

Побег от реальности

ОЧЕРК НРАВОВ

Порождения чужой фантазии переживаются у нас сильнее, чем собственные проблемы

Марина КУДИМОВА

ЗАЧЕМ РОССИИ ОПЕРЕТТА?

Этим вопросом когда-то задался поэт Юрий Ряшенцев. В его стихотворении перечислялись, кажется, все черты национального массового сознания.

…При наших чувствах без ответа,

в минорном явленных ладу!

При свадьбах, но – с идейной ссорой!

При судьбах, что вершат свой путь

со всей беспечностью, в которой

нет легкомыслия ничуть!

При нашей тяге к идеалам!

При нашем знании войны!

При том, что поднятым забралом

поэты русские сильны!

При том, что медная монета

Звенит, – не надо серебра!

При наших поисках добра,

при том, что дождь как из ведра, –

зачем России оперетта?!..

…В мой родной Тамбов каждое лето наезжали провинциальные театры музкомедии. Публика на спектакли ходила в основном пожилая, спокойная. Это были остатки поколения, пережившего в более-менее сознательном возрасте войну, а потом безбытность и беззрелищность эпохи, былинно именуемой «После Войны». Трофейные фильмы моя бабушка вспоминала вплоть до кончины в 1983 году. В 60-е где-нибудь в Калужской области ещё донашивали гимнастёрки и кителя, в которых брали Берлин.

Послевоенным невольным аскетам остро не хватало гламура. Гламур – это облегчённый вариант красоты, или красота-лайт. Она вряд ли «спасёт мир», но вполне может спасти отдельно взятую душу от депрессии и неприкаянности. Вот и шли на «Сильву» и «Марицу». Оперетта в советском варианте – «Вольный ветер» или даже любимая «Свадьба в Малиновке» – слишком давила на идеологические рычаги, хотя и рождала музыкальные шедевры. Смотреть хотелось не на «восстание масс», а на фраки, вечерние платья и прочую бутафорию. Не то чтобы, как в песне Высоцкого, грезили: «Я, Вань, такую же хочу», но радовались обманной невесомости жизненной ноши, минутному шампанскому опьянению. Возвращались, утешенные прекрасной музыкой, в свои «хрущобы» и засыпали с безоблачной улыбкой.

Кто мог тогда представить, что мёртвый глянец занавесит наши «берёзовые ситцы» до полной непроглядности?

Наверное, с похожей улыбкой отходили ко сну инструкторы обкомов партии по ветшающей идеологии. Страну ведь проиграла бездарная пропаганда, оказавшаяся в руках чиновников, не веривших ни в сон, ни в чох, ни в грачиный грай и зашторивавших разбитые дороги и прочие кричавшие проблемы реальной жизни демагогическими призывами вроде «Экономика должна быть экономной». Зрелищная тишь, гладь и божья благодать нарушились на моей памяти лишь однажды, когда в начале 80-х Ленком привёз в Тамбов «Юнону и Авось» и молодёжь ломанулась в здание филармонии, снося двери.

Через полтора десятка лет грянула эра «мыльной оперы» – оперетты телеформата, фаст-фуда культуры. С дешёвой сериальной продукции началась новая система не только культурного, но и социального отсчёта. Секс-символом русской провинции стала кургузенькая Вероника Кастро, уступавшая актёрскими данными приме моршанского самодеятельного театра. Начались задержки зарплат и продуктов, но «Просто Мария» властвовала думами россиян, сидевших на приподъездных лавочках и деревенских завалинках. Незамысловатые коллизии этой телесказки лишали сна и аппетита самых вреднючих старух, вечно первых в неиссякаемых российских очередях.

Наверняка тогдашние культуртрегеры не просчитывали такого эффекта. Возможно, напротив, надеялись ещё лет десять продержать людей у экранов на «Семнадцати мгновениях» и «Месте встречи…». Но эфирную сетку надо было заполнять чем-нибудь «числом поболее, ценою подешевле». А зрителю того и надо было! В одном мексиканском флаконе он получал какие-никакие психотерапевтические услуги, какие-никакие чувства и какую-никакую иллюзию красоты и счастья.

Окончательного распада трещавшей по всем швам державы население почти не заметило. Хватилось, конечно, задним числом, но в это время Марисабель обнаружила, что Хуан Антонио – не кто иной, как её родной брат, и подобный поворот сюжета огорошил публику от Петропавловска до Краснодара.

Отечественные мастера культуры не почуяли синдрома идеологической, а потом и исторической усталости своих подопечных, острой потребности в отвлечении от рутины и дурных предчувствий. Необходимо было срочно менять – в том числе и облегчать – культурный код. Отдельные попытки к этому, правда, предпринимались.

Тот же Ряшенцев написал классные тексты к натуральной оперетте – засмотренной до дыр телеверсии «Трёх мушкетёров». Страна заголосила: «Пора-пора-порадуемся на своём веку…» – ликуя оттого, что её несколько вечеров кряду не грузят «заседаниями парткома» и «сталеварами». Но трилогия о русских гардемаринах образца XVIII столетия, задуманная в конце 80-х как альтернатива «Мушкетёрам», обворожила только уже утративших интерес к книге подростков.

Однако чем же заканчивается стихотворение Ряшенцева, процитированное вначале?

«…Среди земли простой и грозной опять, земляк, нам жизнь дана пленительной и несерьёзной, какой не может быть она». (Курсив мой. – М.К.)

Из криминальной хроники

В донской станице Мелиховская участковый милиционер поздним вечером на мотоцикле с выключенными фарами наехал на 12-летнюю девочку и скрылся с места происшествия. Девочка получила множественные травмы, в том числе открытый перелом ноги. Именно виновнику ДТП было поручено расследование обстоятельств случившегося. Участковый составил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту получения потерпевшей телесных повреждений в результате дорожно-транспортного происшествия.

ВЕСЁЛЫЕ РЕБЯТА

Глумливость названия державного мюзикла – «Весёлые ребята» – и сейчас лично у меня вызывает ярость. Мы, напротив, очень серьёзные «ребята»! Именно серьёзность есть главная архетипическая черта русского исторического характера.

Недаром наша литература дала миру самого нешуточного писателя – Льва Толстого. Впрочем, серьёзное противостоит вовсе не весёлому. Его противоположность – пустое, бессодержательное. Русско-культурному типу близок жанр семейной саги и социальной драмы, где всё «по правде». Однако в совсем не располагающих к беспечности обстоятельствах нам вдруг периодически делалась мила чужая, так не похожая на нашу, жизнь по признаку «какой не может быть она». Какой она бывает, мы испытали на собственной шкуре.