Сатирические очерки

Едва я успел разглядеть все, что здесь описал, как ко мне направилось несколько масок из первой группы.

– А, проклятый Фигаро! Вот ты где! «Прежде чем пройти, обратитесь к швейцару!» «Новое растение!» Да знаешь ли ты, что этими статьями ты нанес нам больший урон, чем мог причинить обстрел из пушек?

«Начало не предвещает ничего хорошего», – подумал я.

– Послушай-ка, – продолжали они. – Ты, должно быть, дурак. Что за выгода тебе писать статейки?

– Я радуюсь тому, что как думаю, так и пишу – этого более чем достаточно.

– Выбирай: либо эта радость, либо удовольствие быть повешенным, если… Выбор неравный!

– Придется держаться от вас подальше!

– Переходи на нашу сторону!

– Благодарю покорно.

– У нас тебе будет лучше, здесь ты будешь избавлен от соперников, ведь никто из нас не пишет. Мы сделаем тебя священником…

– Я женат.

– Мы устроим тебя в почтовом ведомстве, и ты сможешь перехватывать письма.

– Я не любопытен.

– Вместе с нами ты будешь бродить по диким зарослям…

– Я не любитель бродячей жизни.

– Будешь спать на свежем воздухе…

– Предпочитаю спать спокойно.

– У тебя будет инквизиция и абсолютный монарх.

– Спасибо, но вы опоздали с этим.

– Смерть ему! Смерть!

– Эй, вы, оставьте Фигаро! – вмешались маски из второй группы, оттаскивая меня прочь. – Он наш, весь наш. Не правда ли, Фигаро?

– Ваш всем сердцем!

– Браво! Ты, как и мы, ты равен…

– А если и не равен, – мне все равно.

– Вот опять! Потому-то ты так неосторожен и пишешь иногда такие длинные и скучные статьи, так часто отклоняешься от темы и допускаешь ненужные выпады. Когда никого не уважаешь, легко смешить…

– Вы меня узнали, не о чем больше и говорить, – ответил я, спеша прервать моих заступников, от которых мне досталось больше, чем от противников.

Тем временем в другом конце зала главари обеих групп издевались друг над другом. «Эти шутки оборачиваются чем-то серьезным», – подумал я и приблизился, чтобы послушать их.

– Подите вы, – говорили одни, – лицемеры! Нас не одурачите, мы-то вас знаем. Сейчас вы носите маски карлистов, но это ложь: вы существовали еще тогда, когда претендента и в помине не было. Гнуснейшими средствами вы одержали победу при Вильяларе, действуя именем другого Карла Пятого. [224] С тех пор вы не стали ни на йоту смелее. Это вы в четырнадцатом году обманули короля и погубили весь народ. [225] Это вы в двадцать третьем… [226]

– Молчите лучше, – отвечали другие. – В чем вы нас упрекаете? Разве вы сами не виноваты? Вы дважды были у власти и дважды…

– Это верно, но не беспокойтесь, в третий…

– Посмотрим!

– Ну, конечно, вам очень хочется убаюкать народ своими шарлатанскими фокусами, завязать ему глаза и заткнуть рот, чтобы жиреть на его крови. Фаворитизм, абсолютизм, обскурантизм, фанатизм, эгоизм – вот они, ваши добродетели, вот он, Карл Пятый, которого вы сулите народу! А все остальное – фарс и маскарад. Снимайте-ка маску закона Филиппа Пятого, [227] мы вас уже узнали!

– Смотрите-ка, – отвечали обиженные. – А вы-то чего добиваетесь? Хотите осчастливить народы? Смешно, право. Равенство, чтобы все получили права на все, национальное представительство, чтобы получить там для себя местечко, – ведь все вы наловчились читать и писать и полагаете, что одних разговоров… А должности, которые мы занимали столько лет, а ренты, проедавшиеся нами…

– Вот, вот! Ничего умнее вы придумать не могли? Ведь хотим мы того или нет, но трудясь себе на пользу, мы трудимся также и во имя общего блага.

– Это только маска, только предлог.

– Пусть предлог; но более благородный, чем ваши. В нашем лице прямой наследник престола…

– Долой, долой маски! Мы тоже вас узнали! Бездельники!

– Честолюбцы!

Стало ясно, что шутки зашли слишком далеко, и те и другие маски пришли в ярость. Что за ужасная, тревожная ночь! «Бей их, бей их!» – кричали те и другие, хватаясь за оружие. Кипа старых «Коммерческих ведомостей», брошенная крепкой молодой рукой, разлетелась, ударившись о группу париков; шестеро свалились от удара. Девятнадцать «Веков», полных обличений, поднялись все как один против белой клики. Кто мог устоять против них? Но и пострадавшие тоже не зевали. «Звезды» носились во все стороны, но, сталкиваясь в воздухе с «Веками» и «Ведомостями», падали, угасая, как летние блуждающие огни.

Парламентская речь налетела в воздухе на карлистское воззвание и тотчас же уничтожила его. Что за ужас! Проносились «Время» и «Комар», набрасывались друг на друга «Атеней» и «Минерва», а враги, раненные ими, впадали в сон и потому выбывали из строя. Нашлись даже такие, которые вытащили «Вестник», «Хронику» и «Зарю», [228] оружие запрещенное, потому что оно обычно ранит того, кто к нему обращается. Кто смог бы подсчитать убытки и потери? И кто мог бы предугадать исход этого кровавого сражения, если бы главарь неподвижной группы не появился с улыбкой на устах и с номером «Обозрения» в руках? [229] Многоцветный глава третьей группы взмахнул журналом, как Меркурий жезлом, [230] и все противники склонились перед этим тяжелым оружием. Все были повержены в прах. Горе тому, на кого свалился отдел происшествий! Горе тому, кто испытал на себе тяжесть провинциальной хроники! Горе тем, на которых обрушилась палата депутатов! По счастью, все это выпало на долю белых масок, и никто из них больше не смог поднять головы. Одни хрипели, другие горестно стонали. На группу же молодых упала только передовая статья и – о чудо! – подобно манне небесной, пришлась всем по вкусу; однако это никого не избавило от синяков и шишек.

– Эй, кто это? Ваш, что ли? – спросили молодые у своих противников.

– На что он нам, несчастным! – ответили побежденные.

– Ах, вот как! – возразили первые. – Сам черт не разберет, кто ты. Послушай, ты сойдешь за одного из наших. Рассуди нас.

– Мне судить? – сказал посредник. – Небо не допустит этого! Вот если бы примирить…

– Смотри, не будешь судьей у нас, так будешь подсудимым у них. Это лицемеры!

– О нет, не совсем лицемеры, нет… скорее соблазнители… – сказал посредник.

– Революционеры! – закричали старики.

– Революционеры, не совсем… нет… организаторы мятежей… – перебил миротворец.

– Фанатики! – закричали молодые.

– Нет, не фанатики, нет… обманутые, заблудшие…

– Невежды!

– Неверующие!

– Господа, вы все совершенно правы; единение, культура, золотая середина… ни то, ни другое… и то и другое…

– Нам нужно все новое!

– Нет, только не новое, – сказал миротворец.

– А нам все старое!

– Нет, только не старое, – возразил хамелеон.

– Нам черное!

– А нам белое!

– Все будет, все; по возможности, конечно. У нас белое будет черноватым, а черное – беловатым.

– Так, значит, да?

– Ну, не совсем да, но…

– Значит, нет?

– Ну, не совсем нет, но…

– Вот это называется правильно рассудить! – раздались вдруг голоса из группы, составлявшей большинство. Неподвижное до тех пор, это большинство теперь медленно поднималось. – Мы за этого сеньора в староиспанском и моднофранцузском платье. Мы представляем собой не партию, но большинство. Что там ни случись, называйте это как хотите, а мы будем себе жить-поживать. Жили мы как-то до сих пор, даст бог, и помрем не хуже.

– Истинное развлечение, сеньоры, если дозволено будет так выразиться, – сказал тогда многокрасочно-бесцветный, воодушевленный этой могучей поддержкой, – заключается в том, разрешите мне это выражение, чтобы заимствовать от чтимых нами древних забав все, что нам нужно, приспособляя это к вкусу тех, кто собирается развлекаться. С этой целью скажу вам следующее, дабы окончательно убедить вас: нужны и реформы, уложения и гарантии, а также старая монархия с новыми идеями, раздор, гидра революции и благодеяния, идущие сверху вниз, а не снизу вверх, законность, усмирение злонамеренных, царство ужаса и братской любви, реакционные события и прогрессивные массы… Я мог бы сказать еще многое… но!.. Как сладостно, господа, жить в мире и согласии! И, наконец, все тут мое: мой талант, мой опыт, мое уменье, мой народ, потому что он ни на чьей стороне, потому что он пассивен. А того, кто будет противиться моему справедливому посредничеству, – добавил он, сияя самой любезной и ласковой из своих улыбок, – того, кто не захочет быть счастливым соответственно моему пониманию счастья, мы заставим быть счастливым, хочет он этого или не хочет!