Николай Трошин

Первым делом направился к настоятелю храма. Ему не верилось, что он будет жить в самом сердце России. При виде храма у него рождались сказочные ощущения. Казалось, что это не один храм, а девять на одном подклете. Действительно, вокруг основного, самого высокого шатрового купола соединялись восемь куполов церквей, шатровая колокольня и переходы между ними. Настоятель храма был просвещенным человеком. Он рассказал Николаю об истории создания храма, который был построен по приказу Ивана Грозного в честь победы над татарами в Казани и символизировал объединение и мощь Руси. Сам Николай видел Кремль как "мощную крепость со многими башнями и воротами и необыкновенно красивыми зубчатыми бойницами". Здесь впервые от настоятеля он услышал имена прославленных художников Феофана Грека, Андрея Рублева, Дионисия.

Вначале он осмотрел соборы, что на территории кремля, которые произвели на него колоссальное впечатление. В небольшом Благовещенском соборе его поразил в иконостасе грандиозный диесусный ряд из нескольких икон. Он видел в нем единый сюжет, единую композицию, где отдельные фигуры - Богоматерь, апостолы, архангелы с мольбой о грешных - повернуты к центру, к восседающему на троне Иисусу. Это были большие, около двух метров фигуры, необыкновенно монументальные и сильные по цвету; каждая фигура диесусного чина являлась как бы фрагментом целой многофигурной композиции работы Феофана Грека и Андрея Рублева. В Успенском соборе ему запомнилась икона "Митрополит Петр с житием" работы Дионисия. Здесь, как он считал, все сделано иначе, несмотря на сходство композиции. Несколько удлиненная фигура митрополита выполнена почти плоскостно, с плоско написанным орнаментом на одежде и книге. Это делало фигуру легкой и как бы парящей. "Клемма" также была несколько плоскостного характера, но с большей объемностью в фигурах и насыщенностью в цвете. Во всем этом была какая-то проникновенность. В Архангельском соборе на него произвела впечатление икона "Михаил Архангел с житием". Вокруг большой фигуры архангела в центре иконы, в виде воина в латах с развевающимся за спиной красным плащом, расположились небольшие картинки - клемма с изображением главных событий его жизни. Все написано ярко, декоративно. Работа приписывается кругу Андрея Рублева. С каждым посещением соборов его душа все больше и больше наполнялась каким-то новым для него чувством, он был переполнен впечатлениями, перед ним открывался новый мир, о котором он раньше ничего не знал. Из бесед с настоятелем он узнал, что многие современные художники того времени, в том числе и Репин, не признавали эту живопись, не считали ее искусством. Но были и другие художники, такие как Грабарь, Остроухов, которые были другого мнения. Настоятель храма поведал Николаю, что четыре года тому назад, в 1911 году, известный французский художник Матисс посетил Москву. Ему показали ее достопримечательности, в том числе собрание древнерусской живописи - иконы. Матисс пришел в восторг и дал высокую оценку этому искусству. "Русские и не подозревают, какими художественными богатствами они владеют,- говорил он.Мне удалось уже посмотреть в Москве коллекцию господина Остроухова. И все та же яркость и проявление большой силы чувства. Ваша учащаяся молодежь имеет здесь, у себя дома, несравненно лучшие образцы искусства, чем за границей. Французские художники должны ездить учиться в Россию, Италия в этой области дает меньше..."

Услышанное глубоко поразило Николая. Он не верил своим ушам. Это же относилось и к нему, и к его сокурсникам в училище; и мысленно с отчаянием он себе повторял: "Как же мы ничего не знали об этом?! Тут что-то не так!" Эта мысль его не покидала, и он еще долго мучительно размышлял о том, почему никто никогда не говорил, что есть такие необыкновенные художественные ценности, почему их не изучают и почему в курсе "Истории искусств" не было и нет такого раздела. Николай еще много интересного почерпнул от настоятеля, узнал, что в 1913 году в Москве проходила первая выставка икон. Она, по словам настоятеля, произвела огромное впечатление, как какое-то открытие красоты, гения нашего народа. Настоятель как бы набирал темп, он говорил уже взахлеб и не мог остановиться. Его суждения были безапелляционными, и он подкреплял их тысячами аргументов. Древнерусское искусство было для него святым. "Реставрация икон,- продолжал он,- показала нам необыкновенной красоты красочное и светлое искусство. Оно оказалось не аскетическим и мрачным, как все думали, а жизнерадостным, ярким, насыщенным, перекликающимся с народным творчеством".

Теперь, когда Николай пополнил свои знания, он неожиданно открыл для себя новый источник художественных исканий. Он понял, что не должно быть никаких подражаний - только изучение пластических принципов. Для себя он сделал вывод о необходимости изучения древнерусского искусства, которое потом оказывало влияние на всю его творческую жизнь.

Немного успокоившись от впечатлений от древнеруссского искусства, он поспешил в дом Пашкова, где размещался Румянцевский музей. Тогда там была выставлена картина Иванова "Явление Христа народу". Он ждал встречи с этой картиной как с каким-то божеством. Первое, что его поразило,- это масштабность, громадный труд художника. Рядом с картиной висела масса этюдов. Николай просидел у картины целый день - не ел, не пил, забыл про все на свете. Особенно его поразили этюды-фрагменты "Ветка", "Камни в воде". Он долго про себя размышлял, делал какие-то выводы, давал свои оценки. Ему казалось, что Иванов нашел такие краски, каких еще не видел ни один русский художник; он как бы открыл для себя - и сам же испугался. Николай подумал, что художник писал картину традиционно: если ткань зеленая, то в свете она будет светло-зеленая, а в тени - темно-зеленая; никаких оттенков. Он мучительно размышлял: "Ведь так писали и во времена Ренессанса, так писали и академисты, так писал и он с полным горением высокого искусства". Ему вдруг пришла такая мысль: а что было бы, если бы художник ввел в картину его открытие? И от этой мысли у него даже захватило дух; тогда все наполнилось бы цветом и светом. Он настолько сильно углубился в эту картину, что перед ним от сильного воображения вдруг как бы задвигались фигуры, а картина показалась реальным миром. И он даже испугался. Мысленно он себе сказал: нет, нет, и так хорошо, прекрасно. После свидания с этой картиной он был подавлен величием, небывалым титаническим трудом художника и в то же время был окрылен тем, что открыл для себя новое в части создания этюдов. Появилась мечта о новых возможностях живописи, о цвете в картине, о его сильном воздействии.

На другой день он познакомился с картинами старых мастеров в том же Румянцевском музее. Они оставили сильное впечатление, но после этюдов Иванова казались ему не столько написанными, сколько нарисованными маслом, и чувствовалась какая-то неудовлетворенность.

Следующим музеем была Третьяковская галерея. Почти все картины уже были ему знакомы по открыткам, которые приносила ему в свое время тетушка. Но это было лишь поверхностное знакомство. Теперь в музее он мог видеть все в натуре. Его внимание привлекли картины Сурикова, особенно "Боярыня Морозова". И опять он размышлял, и даже сопереживал вместе с народом событие, изображенное на картине. Он восхищался талантом художника, считал его чародеем цвета; и композиция, и персонажи, и психология - все было спаяно колоритом. Суриков и Иванов запали ему в душу. А вот картину Репина "Иван Грозный убивает своего сына" он не воспринял, несмотря на то, что Репин тогда был популярен и его имя было у всех на устах. Ему казалось, что эта картина должна вызвать бурю эмоций, потрясений - это же трагедия, все должно возмущаться, кричать,- но этого не произошло. "Вероятнее всего,думал Николай,- нужны не средства передвижничества, не средства бытового жанра, а какие-то новые средства". Сам он их еще не знал. Это были эмоции совсем еще юного художника. Но вместе с тем он восхищался рисунками Репина, считал, что есть чему у него поучиться. Он продолжал смотреть и восхищаться картинами. Его живой эмоциональный характер не давал ему покоя. Он делал свои оценки и иногда что-то записывал. Неожиданно взгляд его остановился на картине Врубеля "Демон" - и он не мог не выразить своего восторга: