Мы – русский народ

Покопавшись в литературе, мы наберем, может быть, еще десяток-другой дворян с русскими фамилиями, не отделявших себя от простого русского народа, на плечах которого держались и Россия, и ее господствующий класс.

Рискну высказать крамольную, с точки зрения некоторых националистов, мысль. Первое. В своем абсолютном большинстве российское дворянство XVIII–XIX веков не было русским, несмотря на то что почти половина из них носила русские фамилии. Второе. Русские дворяне и русские крестьяне не были единым народом, потому что разговаривали они на разных языках, по-разному молились Богу, соблюдали разные обряды, пели разные песни и вообще жили как бы в параллельных мирах. Третье. Дворянство не могло быть выразителем русской национальной идеи, так как, находясь с народом по разные стороны баррикад, оно по ряду позиций имело прямо противоположные народным цели и задачи. И четвертое. Только после крестьянской реформы 1861 года, когда отношения помещиков и крестьян перешли в русло гражданско— правовых отношений, когда дворяне, не имевшие больших накоплений, стали сами зарабатывать себе на жизнь предпринимательской деятельностью, государственной службой или занятием свободными профессиями, когда численность дворянства за счет «выслужного» выросла чуть ли не до двух миллионов человек — только тогда среди этого сословия стали появляться более-менее значительные группы радетелей за народное благо (бытие в конце концов определило и их сознание). Именно во второй половине XIX века русская культура (литература, поэзия, живопись, театр), в основном благодаря дворянству, отказавшемуся от подражательства, стала приобретать свое национальное очертание — и не отдельными проявлениями талантливых личностей, а как массовое общественное явление.

Огромное значение для России имела земская реформа 1864 года, положившая начало стройной системе народного образования, здравоохранения, дорожного строительства в уездах и губерниях, поддержки сельского хозяйства и кустарных промыслов. В земских учреждениях активно работали дворяне, но тот, как бы сказал Л. Гумилев, пассионарный взрыв вывел на историческую арену мощную, талантливую и патриотически настроенную разночинную молодежь, которая успешно заменяла дворян как на военной, так и на гражданской службе. В конце XIX века половина офицеров и две трети классных чиновников были недворянами. Именно благодаря разночинцам и русским промышленникам, купцам стал возможным тот материальный и духовный рост России и русского народа, который впоследствии получил название «Русского чуда». Кстати, из их же среды вышли самые знаменитые жертвователи и меценаты. Не из дворян, получивших богатства за счет эксплуатации своих крестьян, а из предпринимателей, создавших состояния собственным трудом и своими организаторскими способностями.

В той же разночинной среде появилось такое общественно-политическое движение, которое впоследствии получило название «народничество» — за его веру в народ, «хождение в него» для развития творческого и духовного потенциала. Разночинная молодежь с небольшим вкраплением дворянского сословия бросала уютные, сытные, окультуренные городские или усадебные апартаменты и переезжала в сельскую местность для того, чтобы учить, лечить, политически просвещать русских крестьян, в которых они видели основу будущего благосостояния России.

Однако не все так гладко. Не все предприниматели были такими патерналистами, как герои И. С. Шмелева, не все купцы были такими меценатами, как братья Третьяковы или Рябушинские, не все революционные демократы были такими искренними борцами за народное благо, как Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов. Переболев социализмом в молодые годы, кто-то из них становился реакционером и провокатором (Зубатов, Азеф, поп Гапон), кто-то возвращался к тому образу жизни, который вели их родители и который больше соответствовал их изменившемуся мировоззрению, занимали руководящие посты в аппарате, против которого они когда-то боролись. Ну что же, им нужно сказать «спасибо» хотя бы за то, что они пусть чуть-чуть, но продвинули русское самосознание, повысили народное благосостояние и слегка растопили лед взаимного недоверия классов и сословий.

Вот уже несколько веков как у наших, так и у зарубежных авторов существует какое-то коллективное заблуждение относительно того, что русские якобы стыдятся того, что они русские. Это смотря о каких русских говорить. Если о тех русских дворянах, о которых мы вели речь, то неудивительно. Они такие аристократичные, такие возвышенные, такие изнеженные — и быть поставленными на одну доску с этим дворовым говорящим скотом, с этим неумытым быдлом, с этой пьянью-рванью? Да. Такие постесняются, такие открестятся. Дворяне-патриоты и разночинцы — те тоже постесняются, но не возможности быть идентифицированными с народом, а за себя и за то государство, которое довело свой народ до такого состояния, вместо того чтобы создать ему условия для выхода из нищеты и бескультурья.

А что сказал бы в XVIII–XIX веках по этому поводу тот самый простой русский человек? Он бы постеснялся своей принадлежности к русскому народу? Увы, но этот простой человек подчас и не задумывался над тем, кто он по национальности. Для него главным было осознание того, что он православный и что со своими земляками он говорит на одном языке, ходит в одну церковь, чтит одни и те же обычаи. Чем тут гордиться и чего стыдиться? Русский человек, веками связанный круговой порукой, боялся и стыдился совершать плохие дела, а как христианин — нарушать десять библейских заповедей. Но если было чем гордиться — гордился: мастерством, удальством, славными предками, победами, добрыми делами.

Русский человек не испытывал и не должен испытывать комплекса исторической вины перед другими народами, потому что ни нам, ни нашим предкам не были свойственны агрессивный национализм и стремление к насильственной русификации. Ни один народ, ни одна народность не исчезли с лица земли по злой воле русского народа. Более того, многие и выжили-то лишь благодаря России, с помощью русских обрели свою письменность, свою литературу, получали возможность развивать свою культуру, приобретать навыки к самоуправлению.

В этой связи хочется провести аналогию с нашими западными «судьями» и «учителями». Хочется спросить у них: где народы, ранее населявшие Европу и Америку, где кельты, иллирийцы, балты, пруссы, славяне (западно-европейские), индейцы? Где они? Вымерли? Почему? И так ли далек от истины В. Кожинов, рассуждавший о правомерности наделения России ярлыком «тюрьма народов» и предложивший именовать основные страны Запада не иначе как «кладбищем народов». «А потом, — говорил он, — уж решать, что „лучше“ — тюрьма или кладбище».

Русские никогда не занимались самовозвеличиванием, также как и уничижением других народов. Русским далека идея национальной исключительности и высокомерия. В настоящей русской литературе (без Бабелей, Войновичей, Севел и пр.) нет даже намека на разжигание межнациональной розни, на пренебрежительное отношение к инородцам и иноверцам. В этом кто-то и пытается увидеть, что мы почти стесняемся своей национальной принадлежности, тогда как это просто свойство русского характера: не национального, а наднационального. Этот универсализм русской Национальной Элиты великолепно продемонстрировал еще Лев Толстой, стремившийся преодолеть всякую национальную ограниченность, всякую тяжесть национальной плоти. Аналогично понимали эту проблему и славянофилы, верившие во всечеловеческий христианский дух русского народа. Ф. М. Достоевский прямо провозглашал, что русский человек — всечеловек, что дух России — вселенский дух, а миссия России — быть освободительницей других народов. В этом, по мнению Н. А. Бердяева, национальная особенность русского евразийского народа.

Однако мир меняется, меняются правила межнациональных отношений, и диктуют их, к сожалению, не русские. Еще в начале XX века тот же Бердяев отмечал, что по ряду причин объективно-исторического характера национализм в представлении русских людей всегда производил впечатление чегото нерусского, наносного, какой-то неметчины. «Немцы, англичане, французы, — говорил он, — шовинисты и националисты в массе, они полны национальной самоуверенности и самодовольства». Не изменились они и через сто лет.