III рейх. Социализм Гитлера

По всей видимости, огромное влияние на отношение Гитлера к России оказала националистическая традиция; основными выразителями антирусских настроений в Германии во время Первой мировой войны, когда Гитлер как губка, впитывал основы националистических убеждений, были три балтийских немца: Теодор Шиман, Йоганн Галлер и Пауль Рорбах. Двое первых были известными историками, а Рорбах был публицистом [390]. Колония прибалтийских немцев, несмотря на свою относительную малочисленность, во многих отношениях, и особенно в геополитическом, оказала огромное интеллектуальное воздействие на немцев в Рейхе. Многочисленные труды упомянутой троицы, несмотря на то, что эти деятели не были прямо связаны с нацистами и даже относились к ним критически, повлияли и на нацистов и на поколения немецких теоретиков и практиков национализма. Издавна прибалтийские немцы (с их культом эффективности, целесообразности и рациональности) с неодобрением и скептицизмом наблюдали за тем, как отвратительно устроено хозяйство в России; но объясняли плачевное состояние этой страны не расовой неполноценностью русских, как это делали нацисты, а культурными и этическими различиями. Справедливость этого можно признать и сейчас. Реакция русских на подобное отношение была соответствующей: немцев в России не любили — стоит вспомнить Штольца в романе И. А. Гончарова «Обломов» (1859 г.): вроде бы во всех отношениях положительный, образ этот вызывает у русского читателя устойчивую антипатию. Присущий немцам культ эффективности не мог совпасть с движениями русской души по причинам, вдаваться в которые мы не будем. Теоретики превосходства германцев считали русских неспособными измениться к лучшему, поэтому полагали, что русские, будучи не в состоянии ассимилировать даже близкие им народы (украинцев и белорусов), — не имеют право диктовать свою волю другим. Один из самых известных и читаемых теоретиков геополитики Пауль Рорбах в Первую мировую войну отстаивал идею расчленения России на «естественные» составляющие: Финляндию, Польшу, Бесарабию, Украину, Кавказ, Туркестан, Россию. Рорбах писал, что Российскую империю можно разделить на части, как апельсин — без разреза и ран, естественным образом [391]. Следует еще раз подчеркнуть, что ни один из упомянутых прибалтийских геополитиков не был расистом; эта разновидность империализма была вдохновлена национально-либеральными идеями, широко распространенными не только в Германии, но и во всей Европе, во всяком случае, в этих представлениях не было ничего исключительно немецкого. Вместе со всей цивилизованной Европой Рорбах осуждал преследования евреев в России. Не менее влиятельный и известный публицист профессор русской истории Теодор Шиман считал русскую империю искусственным образованием, ибо она, на его взгляд, представляла собой конгломерат несовместимых между собой народов и рас [392]. Не меньшей русофобией дышали многочисленные публикации Й. Галлера, который пытался реставрировать старый лозунг крестоносцев о натиске на Восток, ибо, по его мнению, Россия все равно находится вне семьи европейских народов [393].

Суждения прибалтийско-немецких «остфоршеров», конечно же, были учтены Гитлером в его размышлениях о геополитическом «тупике» Германии (как он его себе представлял) накануне войны. Гитлер так обосновывал необходимость войны на Востоке: «Эта вечная болтовня о мире — она доводит народы до сумасшествия. Ведь в чем дело? Нам нужны зерно и древесина. Из-за зерна мне нужно пространство на Востоке, из-за древесины — одна колония, только одна. Мы жизнеспособны. Наши урожаи в 1938 г. и в этом году были прекрасными. Но однажды почва истощится и откажется работать, как тело, после того как проходит эффект от допинга. И что тогда? Я не могу допустить, чтобы мой народ страдал от голода. Не лучше ли мне оставить два миллиона на поле боя, чем потерять еще больше от голода? Мы знаем, что это такое — умирать от голода. У меня нет романтических целей, у меня нет желания господствовать. Прежде всего, я ничего не хочу от Запада, — ни сегодня, ни завтра. Я ничего не хочу от регионов мира с высокой плотностью населения. Там мне ничего не надо, совсем ничего, раз и навсегда. Все идеи, которые мне приписывают по этой части — выдумка, но мне нужна свобода рук на Востоке» [394]. Приблизительно так же Гитлер обосновывал внешнюю экспансию и в «Майн кампф»: «Германия имеет ежегодный прирост населения в 900 тыс. человек, и задача пропитания этой массы людей становится из года в год все сложней, и однажды станет вовсе неразрешимой, настанет голод». Выход Гитлер видел не в ограничении рождаемости (этот путь отнимает у народа будущее, полагал Гитлер), не во внутренней колонизации (этот путь чреват распространением пацифизма, по мнению Гитлера), не в активной торговой и промышленной экспансии (другие европейские страны, он полагал, будут сильными конкурентами Германии), а в более «здоровом», по его выражению, пути — в территориальных захватах [395]. После 1933 г., по мере наращивания вооружений, экономическая проблема становилась все более приоритетной и важной.

В августе 1936 г. в «Памятной записке» к четырехлетнему плану Гитлер ставил задачу через 4 года быть готовым к войне на Востоке; эта война, по его мнению, должна дать сырьевую и продовольственную базу для немецкого народа. На совещании 5 ноября 1937 г. Гитлер заявил: «Участие в мировом хозяйственном процессе: перед нами возведены границы, которые мы не в состоянии устранить… И в особенности следует основательно задуматься над тем, что с момента окончания мировой войны происходит индустриализация как раз тех стран, которые ранее были экспортерами продовольственных товаров». А поскольку автаркия в Германии может быть реализована только в отдельных отраслях, то Гитлер делает вывод: «Единственный и, вероятно, кажущийся несбыточным способ устранить наши трудности лежит в завоевании более обширного жизненного пространства, то есть в том, что во все времена было причиной основания государств и народных движений» [396]. 9 января 1941 г. Гитлер говорил, что «русская территория таит в себе неизмеримые богатства. Германия должна установить над ней экономическое и политическое господство, но не присоединять ее к себе. Тем самым создадутся все возможности для будущей борьбы с континентом, и тогда уж Германию разгромить не удастся никому» [397]. Отто Вегенеру, руководителю экономико-политического отдела НСДАП, концепцию завоевания «жизненного пространства» в России Гитлер разъяснял таким образом: «Европе, чтобы выстоять в решительной борьбе с Америкой, потребуется зерно, мясо, древесина, уголь, железо и нефть России» [398].

В октябре 1941 г. Гитлер говорил, что захваченное в России «жизненное пространство», по-видимому, обеспечит автаркию для Европы: «Где еще мы найдем область, имеющую железо столь высокого качества, как украинское? Где еще столько никеля, угля, марганца, молибдена? Это же те самые марганцевые рудники, из которых получает руду Америка. К тому же есть возможность разведения каучуконосных растений! Если их посевную площадь довести до 40 тыс. га, то мы покроем все наши потребности в резине» [399]. Особенно «проникновенно» о советских богатствах Гитлер говорил в беседе с голландским нацистом Муссертом: «В распоряжении Востока, по-видимому, находятся гигантские запасы сырья, будьте в сельском хозяйстве или в отношении рудных залежей. Россия, безусловно, самая богатая страна на земле. Вспомним хотя бы о железорудных месторождениях Керчи, о запасах нефти, о редких металлах и так далее. Кроме того, в распоряжении России есть, вероятно, важнейшее сырье — человек» [400]. Представление о том, что этим «сырьем» в СССР распоряжаются плохо и не те люди, в Германии было распространено не только среди нацистов; так, государственный секретарь Вейцзекер, довольно далекий от нацистов, описывал свое впечатление от визита советской делегации в Берлин в 1940 г.: «Свита Молотова состояла их типичных уголовных типов, как будто специально подобранных для съемки кинофильма. Мне стало даже не по себе, что огромный 130-миллионный народ представлен подобной делегацией» [401].