Журнал Наш Современник №2 (2004)

Наряду с общероссийскими причинами восстания в Кронштадте историк выделяет и проблему, относящуюся сугубо к Балтийскому флоту. В июле 1920 года главнокомандующим Балтийским флотом был назначен Ф. Расколь­ников, “темный авантюрный деятель, сын питерского выкреста”, — так харак­те­ризует его Семанов (в будущем он прославился тем, что стал одним из первых невозвращенцев: сбежал на Запад, будучи полпредом советского правительства в Болгарии). Вместе с Раскольниковым на флот прибыло большое число лиц, ранее работавших с ним. Они заняли почти две трети постов руководящего (в том числе политического) состава флота. С. Н. Сема­нов так описывает сложившееся положение: “Новые назначения были, мягко говоря, неожиданными. Так, например, должность начальника Побалта, т. е. партийного комиссара флота, одно время занимал тесть Раскольникова, бывший приват-доцент Психоневрологического института М. Рейснер”.

С декабря 1920 года в РКП(б) развернулась так называемая “дискуссия о профсоюзах”. С. Н. Семанов пишет, что “не только и даже не столько роли профсоюзов эта дискуссия была посвящена: в зашифрованном виде шла речь о формах Советской государственности и о борьбе за власть в партии и стране”. Партия не могла не ответить на всенародное возмущение — это был вопрос ее выживания. Критическим моментом попытался воспользоваться Троцкий в целях упрочения своей власти (его позиция была проста: обратить всех трудящихся, по сути дела, в крепостных), и Балтийский флот, где руководили его сторонники, как показывает С. Н. Семанов, занимал в его планах не последнее место. Ф. Раскольников и Э. Батис (новый комиссар флота) превратили газету “Красный Балтийский флот” в орган троцкистской фракции. А в адрес общего собрания моряков-коммунистов, которое прохо­дило в Петрограде в январе 1921 года, дали “телеграмму, будто личный состав Балтфлота стоит на стороне Троцкого”. Их действия вызвали открытое возму­щение рядовых коммунистов. Таким образом, вся ненависть, скопившаяся у русских людей по отношению к Троцкому, обратилась на командование флота, на все руководство вообще. Это обстоятельство, по мнению Семанова, послужило дополнительным толчком к мятежу. Ведь в ходе партийного обсуждения “профсоюзной” проблемы “рядовые коммунисты голосовали не столько за расплывчатую точку зрения Ленина — Каменева — Зиновьева — Сталина (лозунг “профсоюзы — школа коммунизма” был пустым пропагандист­ским звуком), а прежде всего против ненавистного Троцкого; именно с ним, а ни с кем другим связывал обездоленный русский тяготы “военного комму­низма”.

Петроградская “волынка” сделала свое дело: руководители Советской России “осознали в те февральские дни с необычайной ясностью, что далее так мордовать русский народ нельзя — опасно для них самих”. Уже 28 февраля 1921 года был сделан шаг, ознаменовавший, как считает С. Н. Семанов, отказ (пока на петроградском уровне) от политики “военного коммунизма”, — были демобилизованы с предприятий все привлеченные на них по трудовой повин­ности. И именно в этот день 28 февраля 1921 года в Кронштадте начался мятеж. Кронштадтские события, по образному выражению Ленина, “явились как бы молнией, которая осветила действительность ярче, чем что бы то ни было”. Требования кронштадтцев о перевыборах советов, т. к. “настоящие советы не выражают волю рабочих и крестьян”, о “немедленном” снятии всех заградотрядов, о свободном обращении крестьян с землею получили впоследствии свое краткое выражение в лозунге “Советы без коммунистов”. И смена партийного курса (именно во время мятежа на X съезде РКП(б) был провозглашен нэп), т. е. отказ от политики “военного коммунизма”, стала неизбежной. Иначе — логика событий не оставляла места для сомнений — потеря власти.

И, наконец, на что еще хотелось бы обратить внимание читателей, — это отно­шение к кронштадтскому мятежу автора книги. В “кратком предуведом­лении” Сергей Николаевич пишет, что изначально, когда он работал с материалом в конце 1960-х — начале 1970-х годов, “отношение мое… к мятежу как историческому явлению было сугубо отрицательным”. В среде молодых русских патриотов, к которой, как уже говорилось, принадлежал автор, царило тотальное отрицание Революции. “Нет такого режима, который бы стоил революции!” — этот лозунг выдвинул Семанов в брежневские годы. В наши же дни, безусловно, под влиянием событий последних лет, для Семанова стало “ясно видно, что этот афоризм столь же односторонен, как и все прочие, даже куда более знаменитые”. В свете современного положения России несомненно, что именно национально-революционная идеология наиболее востребована. Поэтому и в оценку кронштадтских событий автор вносит положительную “поправку”.

Впрочем, историческая правда от изменения позиции автора ничуть не страдает. В главе “Две недели на острове Котлин, а также вокруг него” С.Н. Се­манов показывает весьма далекое от идеального идейное, да и моральное “лицо” руководителей мятежа. “В основном вожди мятежа были людьми настроений самых неопределенных и весьма зыбких”, — пишет он. А политика, как известно, “не терпит пустоты”. Уже 10 марта 1921 года в сообщении кронштадтского радио “Всем... всем... всем...” появляется новый, совсем не “советский” (пусть даже и без коммунистов), да и не русский мотив: “Но если  наша борьба затянется, мы, может быть, и будем вынуждены обратиться к внешней помощи продовольствием для наших раненых героев, детей и гражданского населения”. “Тон последней фразы в высшей степени харак­терен. Ведь все понимали, что “внешняя помощь” может прийти только от международной буржуазии, ведь только она имела хлеб и консервы, уголь и обмундирование, не говоря уже о патронах и снарядах. Как же быть с излюбленным лозунгом мятежников, что восставший Кронштадт есть “гроза контрреволюции справа и слева”?..”, — задает риторический вопрос С. Н. Семанов. Дальше — больше. От лица кронштадтского ревкома был написан проект обращения к эмиграции. Его содержание говорит само за себя: “К вам, русские люди, скитающиеся по всему свету, но страдающие не меньше нас, к вам этот клич революционного Кронштадта. Нужны медикаменты для больных и раненых, нужна поддержка моральная, может быть, когда потребуется и военная помощь. Не медлите ни минуты, пока доставка возможна по льду”. “За две недели своего существования ревком проделал почти полный круг по политическому циферблату: уже раздался призыв о военной “помощи”...”, — заключает С. Н. Семанов.

Надо отметить, что призывы ревкома легли на благоприятную почву. Все российское масонство, составлявшее основной политический спектр “русской эмиграции”: от эсеров Зензинова и Чернова до кадета Милюкова, начало столь любимую ими бурную “деятельность”. Этот эпизод проиллюстри­рован С. Н. Семановым весьма подробно. “Энергичная и быстрая помощь готовилась во всех трех классических видах: пропагандой, материальной поддержкой, а потом вооруженным вмешательством. За две недели мятежа оказались приведенными в движение немалые силы. А за спинами Милюкова и Мартова, Чернова и Савинкова, Кутепова и Врангеля стояли, выжидая события, эскадры и армии под совсем иными флагами”. Россию от очередной интервенции могло спасти лишь немедленное подавление мятежа. И это спасение в очередной раз, по мистике русской истории, пришло в лице Красной Армии под руководством людей, отнюдь не замеченных в русском патриотизме (Тухачевский, Путна и др.).

“Кронштадтские моряки, солдаты гарнизона, тамошние рабочие, все граждане несчастного города-крепости совершили совокупный подвиг для своей страны. Именно их выступление положило конец “военному комму­низму”, который был самым свирепым “коммунизмом” среди всех последую­щих во всех концах планеты”, — заканчивает свое изложение истории “крон­штадт­ского мятежа” С. Н. Семанов. “Кронштадт” сделал свое дело — “Крон­штадт” должен был “уйти”, — добавим мы от себя.