Восемь месяцев плюс

Идея совместного заявления и в моей редакции, и «альтернативного» так и не была реализована, ушла в песок…

Между тем рейтинг правительства и его руководителя продолжал расти. Но параллельно росло и количество публикаций и телепередач, в которых все более резкой и беспредметной критике подвергался кабинет, сгущались прогнозы по поводу его предстоящей замены.

Кульминацией, конечно, было заседание, посвященное подготовке к празднованию третьего тысячелетия, когда президент, оглядев всех сидевших за огромным круглым столом в Кремле, бросил свою «историческую» фразу: «Не так сидим». К этому моменту С. В. Степашин уже был назначен первым заместителем председателя правительства, и он-то «не так сидел». Вместо того чтобы рядом с президентом – через несколько стульев от него.

Со Степашиным меня связывали и связывают добрые, товарищеские отношения. Забегая вперед, подчеркну – в момент последнего разговора с президентом, 12 мая 1999 года, которым закончилась моя карьера руководителя правительства, я подтвердил, что не имею ничего против назначения Степашина на мое место.

Мне казалось, что фраза «не так сидим» еще не означала полное совпадение позиции Ельцина и «семьи» по вопросу о снятии меня с поста премьера. Впрочем, я думаю и сегодня, что на тот период такое неполное совпадение действительно имело место. Неужели я ошибался и тогда, и сейчас?

15 марта я посетил Бориса Николаевича в ЦКБ, и после наставлений, как нужно вести себя с журналистами, советов встретиться с главными редакторами, побывать на телеканалах (что я, кстати, исправно делал), Ельцин сказал присутствовавшим при этом разговоре корреспондентам телекомпаний: «В некоторых СМИ говорят, что кто-то хочет вбить клин между мной и премьер-министром. Природа еще не создала клина между Ельциным и Примаковым».

Через два года я прочел только что изданную в Москве великолепную книгу «Воспоминания» великого князя Александра Михайловича, который со слов С. Витте пересказал, как произошло снятие того с поста председателя кабинета министров России. «Государь – восточный человек, типичный византиец, – сказал про Николая II Витте после своей отставки в 1906 году. – Мы говорили с ним добрых два часа;

он пожал мне руку; он меня обнял. Желал мне много счастья. Я вернулся домой, не помня под собой ног, и в тот же день получил указ о моей отставке».

Конечно, по масштабам того, что смог и успел сделать, я никак не сравниваю себя с блестящим премьером Витте. Да и президента Ельцина трудно заподозрить в византийской утонченности. Но все-таки жапь, что книгу эту я прочел не в тот момент, когда часть прессы предрекала мой близкий уход из правительства, а я ориентировался или, точнее, был дезориентирован публичными президентскими заверениями в обратном.

9 апреля на встрече в Кремле с руководителями глав республик Ельцин снова заявил: «Не верьте слухам о том, что я хочу Примакова снять, правительство распустить и так далее. Все это домыслы и слухи. Такого нет и не предполагается…»

Казалось, на этом можно было бы поставить точку. Но президент добавил: «Я считаю, на сегодняшней стадии, на таком этапе Примаков полезен, а дальше будет видно. Другое дело, что надо укреплять правительство. Этот вопрос стоит».

Это уже можно было рассматривать как «звонок». Я решил ответить публично. И не для того, чтобы предотвратить развитие событий. Напротив, я понимал, что мой публичный ответ будет максимально использован «семьей» против меня – «видите, как осмелел (или обнаглел) премьер, бросая открытый вызов Кремлю; не мы ли говорили, что он все больше проявляет президентские амбиции?». Я отлично знал, что такие «оценки» наверняка западут в сознание президента, но все-таки не мог смолчать ни по своему характеру, ни по обуревавшим меня чувствам, хотя и слыл человеком сдержанным. Пренебрег советами многих окружавших меня людей.

Мое выступление записывали в Белом доме и транслировали по всем телевизионным каналам. В частности, я сказал: «Хочу повторить свою позицию, которую занимал с самого начала, и никому не надо ее извращать – попытки провести через Думу импичмент президенту несостоятельны и контрпродуктивны. Такая политическая игра безответственна и опасна. Она может раскачать общество и спровоцировать серьезнейший политический кризис. Я однозначно за то, чтобы президент Ельцин оставался на своем посту весь конституционный срок, категорически против досрочных выборов и президента, и Госдумы.

Считаю также, что серьезную опасность представляют призывы распустить партии, саму Госдуму, ввести чрезвычайное положение. Это – путь авантюрный, угрожающий взорвать внутреннюю ситуацию в стране, иными словами, путь в никуда.

Полагаю недостойной и противоречащей интересам страны, – продолжал я, – ту возню, которая ведется вокруг правительства, а в последнее время и кампанию против его председателя.

Пользуясь случаем, хочу еще раз заявить, особенно тем, кто занимается этой антиправительственной возней, успокойтесь, у меня нет никаких амбиций или желания участвовать в президентских выборах и я не вцепился и не держусь за кресло премьер-министра, тем более когда устанавливаются временные рамки моей работы: сегодня я полезен, а завтра посмотрим».

Коснулся и «подкидываемых обвинений» против отдельных членов кабинета. Призвал соответствующие органы разобраться в этом, подчеркнув, что в случае неподтверждения этих обвинений клеветники не должны оставаться безнаказанными.

Не знаю, стало ли это реакцией на мое телевыступление, но 19 апреля перед вручением премий и стипендий журналистам президент призвал их «не стравливать» его с Примаковым. «Когда сталкиваете, – сказал он, – то в обществе появляется неуверенность, в обществе начинают сомневаться: кто прав – президент или премьер. Мы уважительно относимся друг к другу. Советуемся друг с другом, регулярно встречаемся». Вместе с тем Ельцин добавил: «Премьер-министр еще не привык к критике. А правительство разве работает идеально? Нет. Зачем же обижаться».

В словах и интонациях Ельцина я чувствовал колебания. Обычно в таких случаях он «рубил сплеча». Или еще время не наступило для этого?

А «семья» продолжала свое давление на президента. Все больше в этом плане начали нажимать на самую болезненную для него «точку» – пожалуй, впервые явно пробуксовывало осуществление не просто его намерения, а приказа. Оказалось, очень нелегко снять с поста генерального прокурора Юрия Скуратова. С такой пробуксовкой «семья» решила связать мое имя.

Мои отношения со Скуратовым были хорошие. У нас дважды совпадал по времени отдых на берегу Черного моря, в Сочи, где мы общались семьями. Встречался с ним и по делам, будучи главой правительства. Переживал, когда началась грязная история с видеокассетой. Нынешний министр культуры, будучи руководителем государственной телевизионной компании, показал по телевидению видеозапись порнографического содержания, на которой было запечатлено «лицо, похожее на генерального прокурора».

Накануне беседы со Скуратовым в ЦКБ Ельцин позвонил мне и предложил поучаствовать в разговоре, который состоялся рано утром 18 марта. Кроме нас присутствовал В. Путин. Я был сторонником компромисса, который в конце концов состоялся. Скуратов написал повторное заявление в Совет Федерации об отставке. Этому предшествовало эмоциональное объяснение им своей позиции. Дату на заявлении он поставил 5 апреля – на следующий день должно было состояться очередное заседание Совета Федерации. Ельцин согласился с тем, что до этого времени Скуратов будет продолжать расследовать «швейцарские материалы» по «Мабетексу». Однако президент категорически не хотел с ним работать, а это, во всяком случае в условиях нынешней России, да, очевидно, и многих других стран, закрывало для генерального прокурора возможность полноценно осуществлять свою деятельность.

На улице произошел мой разговор со Скуратовым наедине. Я старался объяснить ему, что в данной ситуации – особенно с учетом отношения к нему Ельцина – состоявшееся решение выглядит оптимальным. Мне показалось, что Юрий Ильич поверил мне, так как понимал, что я отнюдь не принадлежу к лагерю его недругов. Знаю, что аналогичную моей позицию занимали и многие его друзья, и коллеги по «цеху», с мнением которых Скуратов считался.