Традиции свободы и собственности в России (СИ)

6 августа 1905 года были обнародованы сразу три акта: Манифест об учреждении Государственной Думы, Закон об учреждении Государственной Думы и Положение о выборах в Государственную Думу. Манифест состоял из осторожных, тщательно выверенных выражений: «Ныне настало время призвать выборных людей от всей земли Русской к постоянному и деятельному участию в составлении законов, включив для сего в состав высших государственных учреждений особое законосовещательное установление, коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных предложений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов». После обсуждения законопроектов, бюджета и отчетов государственного контроля, проектируемая Дума передавала бы свои заключения в Государственный Совет; оттуда законопроекты (не отклоненные двумя третями Думы и Совета) представлялись бы на «Высочайшее благовоззрение».

Такое законосовещательное собрание было бы в самый раз в 1860-е годы, но на дворе стоял новый век. Дальновидные люди сразу объявили, что «Булыгинская дума» (к ней с порога прилипло это название) — мертворожденное дитя.

И были правы. Пока шла подготовка к выборам, в стране началась (6 октября) забастовка железнодорожников, вскоре она переросла в события, известные в литературе под названием Октябрьской всероссийской политической стачки. Вскоре от Вислы до Тихого океана бастовало, если советские историки не преувеличивали слишком сильно, до двух миллионов человек, вся страна буквально встала — не только железные дороги, но и заводы, фабрики, шахты, учебные заведения.

И вот 17 октября 1905 года, в самый разгар стачки, Николай II подписывает новый Манифест, озаглавленный «Об усовершенствовании государственного порядка». В нем говорилось о «непреклонной воле» монарха «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на основах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Государственной Думе придавались законодательные полномочия: Манифест провозглашал, что «ни один закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы». На Думу возлагался, кроме того, «надзор за закономерностью действий» исполнительной власти. Манифест, который сегодня невозможно читать без волнения, завершался призывом «ко всем верным сынам отчизны помочь прекращению неслыханной смуты… напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле».

Это был очень смелый шаг. Надо ясно представлять себе, на каком распутье тогда стояла Россия и какую ответственность император брал на себя в этот миг. Очень многие склоняли его к прямо противоположному решению — введению неограниченной военной диктатуры, но Николай II поступил иначе: он погасил революционный пожар 1905 года «встречным палом». Страна повернула на путь коренного политического переустройства.

Будете в Русском музее в Петербурге, обратите внимание на картину Репина «17 октября 1905 года». Большая, два на три метра, она изображает стихийную демонстрацию на Невском по случаю дарования политических свобод: восторженные дамы и студенты, почтенный и крайне взволнованный старец в пенсне, готовый пуститься в пляс телеграфист, радостный приват-доцент, возбужденные курсистки, ликующий гимназист, передовой чиновник, прогрессивный офицер. С трудом веришь дате «1911» в углу картины. Правдоподобнее выглядел бы более поздний год, лет эдак на десять: в картине откуда-то есть знание того, что грянет катастрофа 1917-го, все персонажи изображены с усмешкой и горечью. То ли художникам и впрямь присущ провидческий дар, то ли эту горечь дорисовывает наше знание об участи, ждущей репинских энтузиастов?

Как бы то ни было, основная часть общества восприняла Манифест 17 октября как победу всей страны, победу без проигравших и была готова закрыть глаза на недостатки акта. Было очевидно, что он знаменует собой закат абсолютизма, начало эпохи легальной политической и парламентской деятельности. Не меньшей очевидностью было то, что за первым шагом обязательно последуют другие. Многие восприняли день 17 октября в качестве судьбоносной даты, которой уготовано поделить историю России на время до Манифеста и после Манифеста. Не зря одной из главных российских политических партий стал (хоть и не сразу) «Союз 17 октября». Манифест открыл путь к консолидации всех здоровых сил России и обеспечил их победу на опаснейшем историческом этапе 1905-1907 годов. В конечном счете, именно он удержал тогда страну на краю пропасти. Разумная Россия превозмогла неразумную, маргинальную, бесноватую.

За день до обнародования Манифеста царь пишет петербургскому генерал-губернатору Дмитрию Трепову: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей и в конце концов случилось неизбежное! Тем не менее, по совести, я предпочитаю даровать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем будущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же».

В ближайшие же дни была объявлена частичная амнистия политическим заключенным, преобразовано правительство и создан Совет министров. Вскоре была отменена цензура, и без того очень слабая, утвержден новый избирательный закон, одна за другой регистрировались политические партии (фактически уже существовавшие). Всего четыре месяца спустя стало возможным проведение первых всероссийских выборов в первую Государственную Думу.

Строго говоря, конституцию Россия получила только через полгода, накануне открытия первого заседания только что избранной Государственной Думы. 23 апреля 1906 года Николай II утвердил Свод Основных (т.е. неизменяемых) государственных законов Российской империи. Конституция не была названа Конституцией по двум причинам: царь вообще не любил заемные слова, но главное — он не хотел слишком явно показать, что уступил давлению конституционалистов. Это не обмануло крайне правых, документ вызвал у них оторопь. С резкой критикой «Основных законов» выступил авторитетный монархический публицист, в прошлом народоволец, Лев Тихомиров (в наши дни, что удивительно, вновь популярный). В срочно написанной работе «О недостатках Конституции 1906 года» он доказывал ее губительность для монархии. С особенной настойчивостью он убеждал, что Государственная Дума должна быть не более чем совещательной палатой.

Изменять «Основные законы» Дума могла только по инициативе самого императора. Все принимаемые Думой законы подлежали его утверждению. Ему же подчинялась исполнительная власть империи. Именно от императора, а не от Думы зависело правительство. Он назначал министров, руководил внешней политикой, ему подчинялись вооруженные силы, он объявлял войну, заключал мир, мог вводить в любой местности военное или чрезвычайное положение. «Основные законы» содержали специальный параграф 87, который разрешал царю в перерывах между сессиями Думы издавать новые законы только от своего имени. В дальнейшем Николай II использовал этот параграф для того, чтобы вводить законы, которые Дума наверняка завернула бы.

Тем не менее, это был громадный шаг вперед. Другие монархии переходили к конституционному строю куда более мелкими шажками. Царь, еще вчера самодержавный, вдруг оказывался связан регламентациями и ограничениями. Осуществлять свою власть он был обязан отныне «в единении с Государственным Советом и Государственною Думою», он уже не распоряжался бюджетом, не мог самолично принять по-настоящему важный закон (параграф 87 был предусмотрен в норме для случаев, не терпящих отлагательства).

Большевистская версия истории, согласно которой Россия жила вплоть до 1917 года под «царским самодержавием», исключала возможность даже обсуждать вопрос о том, какой же строй установился в России в 1906 году — уж не конституционная ли, чего доброго, монархия? Историкам советского разлива было тем проще, что само российское общество как-то проглядело главное политическое событие 1906 года. В вихре событий оно вообще едва заметило «Основные законы»15. Александр Блок почтил их таким упоминанием: «Ты будешь доволен собой и женой,/ Своей конституцией куцей,/ А вот у поэта всемирный запой,/ И мало ему конституций».