На астраханском направлении

В результате налетов Кричмана и Губаревича, у фон Шверина возникли проблемы с дисциплиной в туркестанских батальонах. 5 декабря сбежал один боец, 6 декабря — еще девять, 8 декабря — четверо. Помимо этого, в течение первых десяти дней декабря 16-я мд потеряла три танка, 6 орудий, 14 станковых пулеметов и 11 автомашин. В степях советские интенданты собрали 50 ручных пулеметов и 746 немецких винтовок. [344]

К 12 декабря 28-я армия насчитывала 44.000 солдат и офицеров, 40 танков, 700 орудий и минометов. 18 декабря армии был придан 51-й отдельный тп.

Пребывание у Яшкуля начало утомлять советское командование. Положение дел на фронте в это время было не очевидно, Манштейн вел сражения по деблокаде Сталинграда, немецкий фронт в целом держался, и в штабе армии возникло ощущение, что может повториться история с трехмесячной осадой Хулхуты. Заместитель Герасименко генерал-майор Тихомиров написал докладную записку своему начальнику: «стояние на одном месте у Яшкуля бесцельно. Надо что-то предпринимать: или переходить к обороне и отвести войска к Утте, или переходить в наступление, предварительно введя 248-ю сд в боевые порядки наступающих войск». [345]

Предложения Тихомирова заключались в следующем: в течение двух-трех дней ввести 248-ю сд в боевые порядки севернее Яшкуля. Тылы в Хулхуте, Сянцике и Утте должны были охранять 52-я и 159-я осбр. Авиацию следовало перебросить из Астрахани на обустроенный немцами полевой аэродром в Утте. 34-я гвсд должна была штурмом овладеть Олингом, а 248-я сд зимовьями и курганами севернее и северо-восточнее Яшкуля. Южнее Астраханской дороги 152-й осбр следовало занять развалины хурула и помочь 899-му сп овладеть Ацха-Хартолга, а затем атаковать Яшкуль с востока. После этого 248-я сд и 152-я осбр совместными усилиями должны были взять Яшкуль, а 34-я гвсд пройти от Олинга на дорогу Яшкуль-Элиста. [346]

В 13.10 12 декабря 902-й сп, расположившийся у Сянцика, обнаружил у себя над головой FW-189. «Рама» сделала круг и ушла на запад. Офицеры не обратили на нее особого внимания. Полк вышел из Хулхуты. Там его сменила 159-я осбр Цыганкова. На ночь полк остановился у колодца Сянцик, в совершенно незащищенной плоской местности западнее Хулхуты. Учебный батальон расположился севернее дороги, а 1-й, 2-й и 3-й батальоны южнее дороги, с запада на восток. Как отметил спустя несколько дней в своем приказе В.Герасименко, «902-й сп не организовал круговой обороны, построив ее исключительно фронтом на запад, стыки между батальонами не были обеспечены пулеметами и артогнем. Противотанковая оборона также была организована только в одном направлении с учетом появления танков с запада». [347] Немцы пришли, естественно, откуда их не ждали.

Вот как описывает этот день политрук роты 902-го сп 248-й сд Петр Илюшкин:

«…А мы все идем и идем, с трудом вытягивая ноги из чавкающей осенней жижи, поливаемые нудным ледяным дождем. И вот уже кто-то упал в эту мерзкую холодную грязь, заснув на ходу. Уставшие от бесконечного ночного перехода солдаты, эти безусые мальчишки, молча подымают товарища, и продолжают движение.

На этом огромном пространстве нет ни лесов, ни гор, ни каких-то других естественных укрытий. А есть лишь унылая калмыцкая степь, ровная, как стол, с небольшими песчаными бурунами да руслами полувысохших речушек.

Идем мы только ночами, с рассветом останавливаясь на дневной привал. В глухой, холодной, насквозь промокшей степи нас никто не ждет: нет здесь ни крыши над головой, ни даже пучка сухой соломы под боком.

После того, как протопаешь почти без отдыха — под дождем и пронизывающем ветром — часов пятнадцать, то в буквальном смысле валишься с ног от усталости. А тут — жесткий приказ: «Вырыть окопы полного профиля!»

И вместо вожделенного отдыха солдаты, вчерашние школьники, берут лопаты и долбят сырую промерзшую глину. Это так изнурительно, что у многих лопаты валятся из рук. Они падают в вырытую по колено яму и тут же засыпают. И никакой силой их невозможно растолкать и привести в чувство!

Вот и получилась эдакая слабинка: жалея солдата, офицеры как бы не замечали, что окопы вырыты не в рост, как положено. Залег солдат, не видно его снаружи — и хорош! Ведь это ж не постоянный огневой рубеж, как на фронте, и вечером полк двинется дальше, оставив только что вырытые траншеи. Тем более, что полк находится во втором эшелоне и двигается следом за наступающими частями — на расстоянии одного ночного перехода.

Однако именно эта жалость и обернулась для нас страшной трагедией.

В то серое холодное утро мы, как обычно, остановились на днёвку. Солдаты вырыли мелкие окопчики и попадали в них спать — до подъёма на обед.

А нас, политруков подразделений, вызвал к себе в укрытие (накрытую брезентом яму) начальник политотдела полка Шаренко.

Мы плотно набились в эту мокрую холодную яму, стараясь занять «спальные» места — поближе к задней стенке — в надежде незаметно «прикимарить» во время комиссарской агитбеседы.

Шаренко восседал перед нами на ящике из-под макарон, придвинув поближе нещадно коптящую керосиновую лампу. Осипшим, простуженным, монотонным голосом он начал свою обыденную «волынку», наводящую на всех страшную дремоту:

— Здесь, в походно-боевой обстановке, мы должны не только не снизить, но наоборот, еще более усилить политическую и пропагандистскую работу в массах. И в этом плане я решил прочитать вам ряд лекций. Сегодня я расскажу о срыве союзными державами открытия второго фронта, что не позволило нам завершить разгром врага уже в этом, сорок втором году.

С этими многообещающими словами Иван Данилович надел свои старенькие очки и раскрыл толстенную потрепанную папку с конспектами политбесед. Заставив всех внутренне содрогнуться: «Ну, все, капут! Не видать нам отдыха, как своих ушей! Наши-то все спят уже…».

Нежданное спасение пришло от политрука роты противотанковых ружей Карчевского, высокого красавца, умевшего «заговаривать зубы» не только полковым красоткам, но и, ежели придется, любому начальству.

— Товарищ майор! Ваши лекции настолько важны и актуальны, что их необходимо изучать буквально построчно, очень вдумчиво и внимательно! — «запел» наш борец с танками, «пожирая» своими магнетическими глазами начальство. — Но для этого Ваши тезисы надо срочно размножить на машинке и раздать в каждую роту! Мы все досконально изучим, а потом и прослушаем Вашу беседу.

При этих благозвучных словах Шаренко глубокомысленно задумался, снял очки, и хрипло произнес:

— Пожалуй, ты прав. Ну-ка, парторг! Сегодня же чтоб машинистка размножила тезисы лекций! И немедленно раздать в подразделения…

Радуясь находчивости Карчевского, никто не ведал, что тот, отговорив комиссара от двухчасовой лекции, спас от неминуемой гибели весь политсостав полка.

Отложив в сторону свой «гроссбух», Шаренко сообщил свежие новости о положении на фронте. А затем долго и нудно внушал, чтобы мы не позволяли солдатам подбирать и читать немецкие листовки. Слова его не имели «политического» смысла. В них скрывалась суровая проза фронтовой жизни.

— Если увижу у кого в роте обосранную немецкую листовку, голову оторву! — свирепо возвысив голос, завершил он свой инструктаж. А я вспомнил «агитку» немцев, посвященную известному приказу Сталина №227 ( «НИ ШАГУ НАЗАД!»).

На переднем плане, на фоне руин, были изображены (с реальной фотографии) убитые советские солдаты. Позади, как бы из-за гор, виднелась голова Сталина — с большими усами и испуганным взглядом из-под мохнатых бровей. Под ним — стишок:

«Ни шагу назад!», — приказал тебе Сталин,

Умри возле стен Сталинградских развалин!

А сам уж давно убежал за Урал

Штаны он от страха свои замарал. На обороте же было обещание: «Русский солдат! Сдавайся в плен! Фюрер гарантирует тебе жизнь и возвращение к семье».