Коро-коро Сделано в Хиппонии

Ведь что бы с тобой ни случилось — пока ты жив, тебе всегда есть за что их благодарить.

Не правда ли, Борис Борисович?

Как уже сказано, Сираяма-химэ — хозяйка Белой Горы — покровительница воды, без которой нет жизни. Все живое на горе и вокруг горы подчиняется ее воле. Вода добывается из снега, выбегает из-под камней, падает с неба. И все это — Сираяма-химэ-сама.

Гора Сираяма — сильнейший духовный магнит: ежегодно сюда приезжает от 600 до 700 тысяч паломников. Всего же по стране храмов Сираямы насчитывается более трех тысяч.

Обычная практика при посещении синтоистского святилища — помолиться, приобрести какой-либо оберег (о-мамори) — и, ублажив таким образом ками, откупить предсказание судьбы на ближайшее будущее (о-микудзи). Ну а если в кармане завалялись лишние пятьсот-семьсот иен ($5–7), написать на деревянной «лошадиной табличке» (эма) свое Самое Сокровенное Желание и повесить ее в специальной нише под стенами храма. Тогда одно из священных животных-посланников — Лошадь — доставит твою молитву куда положено.

Обереги бывают разные. От несчастной любви, от аварии в дороге, от болезни или банкротства. Как правило, это крошечный расшитый золотом мешочек. В мешочке — бумажка с молитвой. Открывать мешочек нельзя: волшебство пропадет. А в последние годы появились даже о-мамори от СПИДа, внутри которых вместо обычной бумажки можно прощупать «священный» презерватив.

И все-таки самыми популярными считаются предсказания. Дешево, сердито — и сразу вроде бы ясно, как жить на свете.

Так, Гребенщикову ками сообщили, что впереди у него, в принципе, полоса удач, ежели в ближайшее время он будет держаться юго-восточного направления и чаще идти на компромиссы в семейной жизни. Если он что-то потерял, пусть ищет это на Востоке, а если он женщина, то следует воздержаться от беременности в ближайшие полгода.

— Обязательно учту, — покорно кивает Боря.

Расшифровка предсказаний «о-микудзи». Храм Богини Белой Горы, апрель 2004 г.

Рубекину же синтоистские боги настойчиво порекомендовали не пытаться идти по жизни в одиночку, искать сил у любимых людей и в родном коллективе, а главное — больше слушать начальство, ибо оно знает куда идти и «в беде не бросит».

— Очень правильные предсказания, — веско прокомментировало эту мысль стоявшее рядом «начальство».

В аэропорту Канадзавы прощаемся с Ёсии-саном. Не знаю, встретимся ли еще, но таких японцев, я убежден, стоило бы клонировать — и на экспорт. В каждую страну мира по Ёсии-сану.

Низкий поклон ему. Искренняя благодарность.

Кот и Каневский провожают нас в самолет. Стоят у стойки, как солдаты в строю, только что честь не отдают. Эх, старая гвардия…

Весь перелет до Токио Гребенщиков, закрыв глаза, слушает в наушниках свою электронику, и по крыльям его носа то и дело пробегают сполохи белого света.

Последний вечер. БГ опять хочет мяса.

— Я думаю, самое время поесть сябу-сябу, — объявляет Боря сразу по прибытии в аэропорт Ханэда.

Нас осталось ровно семь с половиной: Гребенщиковы, Васильевы, мы с Джимми и Рубекин с аппаратурой. Ни в какое такси не влезаем, хоть тресни.

— О-оукэй… — поднимает Джимми указательный палец и идет арендовать микроавтобус. — А ты пока вычисли сябу-сябу покруче! — просит он меня.

Что-либо круче Гиндзы в Токио придумать сложно. Звоню в лучший гиндзовский ресторан, заказываю места, говорю, что приедем минут через сорок. Перетаскиваем сумки к стоянке и от нечего делать играем в слова. Вскоре подруливает Джимми на казенном микроавтобусе.

Загружаемся. На приборной панели светится экранчик спутникового навигатора.

— Говори адрес, — командует Джимми.

Забиваем центр Гиндзы в компьютер, и над нужным местом на карте города зажигается крестовая мишень.

— Только не стреляй, — умоляю я.

— Yep, I’ve been warned, — кивает Джимми, трогая с места. — Don’t press the red button…

Выруливаем на хайвэй и разгоняемся под 130. Каждую минуту в динамиках звенит колокольчик и механический голос японской девушки эротически вскрикивает:

— Через пятьсот метров — направо, ага?

Ага, милая. Вот только Тарковский снимал эти магистрали-небоскребы [21] для «Соляриса» днем и в монохроме, а мы здесь — ночью и внутри. И скорость побольше будет. Как бы не промахнуться. Один неверный поворот — и разворачиваться придется на другом краю Хонсю…

— Следи за надписями, я не успеваю! — просит Джимми. Погружаюсь в мельтешащие за окном иероглифы. Народ сзади смолкает, придавленный скоростью. На минуту в машине повисает гнетущая тишина — лишь механическая девушка продолжает монотонно выкрикивать указания. Наконец нервы водителя не выдерживают:

— Guys, talk! — кричит Джимми, вцепившись в баранку. — Just make any sound, you know? I need to be sure we’re still alive!

И по двенадцатиместной «тойоте» на ста тридцати км/ч раскатывается хорошо поставленный хохот Гребенщикова.

Через полчаса влетаем на всем скаку в Гиндзу, паркуем машину и отправляемся по сябу-сябу.

Ресторан «Суэхиро» на Гиндзе — это, скажу вам, нечто особенное. Именно здесь подают знаменитую «мраморную» телятину с мясозаводов Кобэ. Телят этих выращивают до двух лет, постоянно массируя и потчуя пивным суслом. Два года райской жизни — и на стол к богатым гурманам. Такая вот бывает судьба. Пожить так, что ли, как-нибудь в следующей карме?

В результате получается нежнейшее мясо, которое почти не нуждается в термической обработке. Подцепляешь палочками листик сырой телятины, макаешь в суп, кипящий в кастрюле посередине стола, болтаешь его там три-четыре секунды, вынимаешь, макаешь в соус — и в рот. Жевать почти не нужно, тает само собой.

— Но главный секрет — когда болтаешь его в кастрюле, приговаривай волшебное слово «сябу-сябу», — рекомендует Ирина Сашечкам Васильевым. — Так гораздо вкуснее.

— А что само слово-то значит?

— Шалтай-болтай, — инстинктивно догадывается прожженный гурман Гребенщиков.

Прямо из воздуха появляется сомелье в костюме с бабочкой, уточняет, какое мясо мы выбрали, и рекомендует самое подходящее к нему красненькое в заведении.

Первый тост — за Джимми, который, увы, с нами выпить не может: впереди еще полчаса за рулем. Зато первый раз за всю поездку вижу нашего большого (под два метра) «американского братушку» расслабленным и довольным. Все, что им было спланировано, состоялось в лучшем виде.

После тоста за музыку я не выдерживаю и спрашиваю:

— Так все-таки, Боря… Кого, по-твоему, можно слушать сегодня в России без боли за потраченное время?

— Никого, — отвечает БГ, не задумываясь ни на секунду.

— Как? Вообще никого?

— Вообще, — пожимает он плечами.

— Ну вот как ты можешь так говорить об огромной стране? — качаю я головой. — Какой ты все-таки категоричный, я не знаю!

— Но ведь так оно и есть… — грустно вздыхает Боря.

Джимми Брайан — человек-пароход.

Утро в Нарите. У стойки регистрации на Москву какой-то японский студентик, пыхтя и волнуясь, долго не может захлопнуть здоровенный, под завязку набитый барахлом чемодан. Саша Васильев бросается ему на помощь и долго прыгает на чемодане коленками, пока мы со студентиком давим на защелки. Общими усилиями забороли минуты через три. Выходим из зоны регистрации — и вдруг прямо перед нами сгибается в поклоне седенький японский старичок.

— Спасибо вам за сына, — очень искренне благодарит он.