Родной голос

Я к тому так подробно остановился на воспоминаниях об Урале, что и над космически-далеким, неохватно-пустынным и пространственно-непостижимым Эвенкийским краем нависла беда: на главной реке Эвенкии, Нижней Тунгуске, Угрюм-реке, как назвал ее в одноименном романе замечательный писатель и землепроходец Вячеслав Шишков, проектируется строительство самой могучей в мире Туруханской гидростанции.

В устье Нижней Тунгуски, на правом высоком, осыпистом берегу Енисея, стоит один из старейших городов Сибири — Туруханск. Возник он после угасания древнего заполярного городка — становища Мангазеи, стоявшей на берегу Карского моря между устьев великих рек Оби и Енисея; новое поселение какое-то время звалось селом Монастырским, потому как началось с монастыря, воздвигнутого на острове против того места, где стоит нынешний Туруханск, звавшийся когда-то и Новой Мангазеей.

Километрах в ста двадцати выше устья Нижней Тунгуски, на больших порогах, реку сжимает каменный створ. Вода здесь полна, кружлива, волниста, темна от неспокойной глубины. С обеих сторон реки голые утесы — идеальное место для плотины — решили гидростроители и пообещали большую экономию при строительстве «за счет естественных, выгодных условий»…

Этакий же вот скалистый створ в районе речки Шумихи решил когда-то участь Енисея. Там тоже было узко, дно реки каменистое, и «естественные выгоды» ускорили утверждение мошеннического проекта. Во что, в какую выгоду обернулось строительство Красноярской ГЭС — уже никто не помнит, но вред от этого сооружения городу, краю, Сибири велик и вечен, и никакими «выгодами» и временными победными успехами его не перекроешь. Вместо обещанной в проекте тридцатикилометровой полыньи получилась трехсоткилометровая, парит она всю зиму на оробелую землю, мучает реку и людей, особенно близкий Красноярск с почти миллионным населением. Раз в пять-шесть лет гидростанция сбрасывает «лишнюю» воду, и тогда начинается бедствие; вода все рушит, сносит и уносит — только летом 1988 года за четыре дня один Красноярск понес более трех миллионов убытков.

А сколько всего убытков в этом и других городах произошло от великих гидростанций — никто не объявит. Стыдно, неловко объявлять. Надо же еще прибавлять сюда убытки от затопленных на протяжении многих сотен километров лучших пойменных земель края, снесенных богатых сел и городков, погубленных лесов. По грубым подсчетам, их плавало и плавает по захламленному водохранилищу 15 миллионов кубометров.

Начальник Красноярской гидростанции, видом и ухватками напоминающий Никиту Хрущева, во времена Хрущева за компанию с такими же, как он, хватами и ловкими дельцами получивший звание Героя Соцтруда, отмахивается от пишущей братии, как от мух: «А-а, эти писаки — они вечно со своими преувеличениями. Всего и плавает-то в моем море полтора миллиона кубометров». Для этого руководящего товарища, как и для некоторых иных руководящих товарищей из Сибири, полтора миллиона погибшего леса — сущий пустяк: море-то — «мое», но все остальное — «наше». Свое, вплоть до десятикопеечного пирожка и командировочного рублика, рачительный хозяин считать и беречь умеет, урвать от земных благодатен не дурак, как и все местные мелкие и крупные деятели до недавнего времени еще рвали.

Я как-то был на Красноярском водохранилище в наиболее уловистом районе Дербино, и куда мы с лодчонкой и катером метеорологов ни сунемся — везде стоят сети, полутлиссеры, глиссеры, водометные и обыкновенные катера мечутся, отовсюду нас со спиннингами гонят — это флот начальника гидростанции ведет промысел для гэсовского холодильника, объемистого холодильника, из которого рыбка по указанию героя уплывает во все концы страны, особенно же по направлению к Москве, к высоким покровителям и «кормильцам» сибирских покорителей природы.

А ведь в Сибири уже 219 искусственных водохранилищ! И не 219, но тысячи героев-руководителей хозяюют здесь, топят, жгут, превращают в хлам, в отвалы лесные и всякие иные богатства и, по инерции бахвалясь, беспечно называют их неисчерпаемыми.

Но бахвалиться уже нечем. Только вокруг моего села Овсянка, по моим любительским подсчетам, весьма приблизительным, после затопления Енисея исчезли 52 ценнейших растения. Те же, что остались, мучаются на бесснежной, оголенной, окутанной холодными туманами земле, корчатся и вымирают от кислотных дождей, рассеиваемых близким городом, в котором дышать нечем, особенно в безветренные дни.

Прошлым летом кислотный дождь в одну ночь убил картошку в цвету, закрасил черными пятнами капусту и всякую другую овощь. Тут же было придумано название овощной болезни, и через печать последовало предупреждение: сжечь ботву, картофель желательно в пищу не употреблять. В одни почти сутки картофель был выкопан, спрятан в погреба, подполья. Его ели и едят мои, да и не только мои, односельчане. Но картофель быстро гниет, и одна надежда — не успеют люди много себе вреда нанести отравленной овощью. Но что они будут есть? В магазинах-то по-прежнему пустовато, на рынках с трудящихся три шкуры дерут, в коммерческих лавках и на рядах неувядаемые джигиты из соседних и дальних братских республик.

Красноярская и Саяно-Шушенская гидростанции принесли и еще принесут неисчислимые бедствия Сибири, в особенности Красноярскому краю. Но на долю Сибири в будущем возлагается основная задача по поставке сырья и топлива к двухтысячному году Сибирь должна производить топлива 90 процентов от общесоюзного масштаба. Западная Сибирь, по подсчетам экономистов, будет добывать нефти и газа в два-три раза больше, чем вся остальная страна, и она же, Сибирь, должна производить 40 процентов всей электроэнергии страны. Только на долю Енисея и его притоков приходится 10–12 гидростанций, которые превратят Енисей, как и Волгу, в великую лужу.

Так должно обеспечиваться благоденствие и процветание будущих поколений. Вот только выживут ли они, эти будущие поколения? Я не уверен, и люди, не совсем еще потерявшие совесть, не утратившие ответственности за будущее, тоже не верят и резонно спрашивают: для чего и для кого мы строим, воздвигаем промышленные гиганты? Ведь уже и сейчас во многих районах страны, в том числе и на разграбленном Урале и в растаскиваемой, как на пожаре, Сибири, жить невозможно.

…Темным страхом наливаются глаза эвенков при одном только упоминании Туруханской ГЭС, да и эвенков ли только? Бедствия от заполярной, снова «великой» и «выгодной» новостройки могут быть во сто крат большими, чем от аварии на Чернобыльской атомной станции. Гигантомания, дух захватывающие перспективы роста, экономии, процветания с новой силой охватили наших «покорителей», и в первую голову — гидроэнергетиков.

Нижняя Тунгуска, пророчат гидроэнергетики, будет работать за десять Енисеев, и в десять раз мощнее Красноярской и Братской будет Туруханская ГЭС. От нее прольется свет на всю великую страну. «Выгодно» через тысячекилометровые электропередачи подарим и продадим за кордон самую дешевую в мире электроэнергию. Зальем ярким светом напуганную чернобыльской аварией западную половину своей Родины и попутно старушку-Европу осветим невиданным электросиянием.

Уже и стоимость одного киловатта подсчитана. Уже сказано, что «среда» на Нижней Тунгуске малостоящая, лес однороден и беден, недра, правда, плохо разведаны, но предполагаемые несметные залежи угля и нефти можно добывать из-под воды, как на Каспии и в Баку. Народ местный, его и всего-то по Тунгуске обретается 10–12 тысяч, переселить выше, в горы. Что? Он, эвенк, привык жить в поймах рек, где леса, где пастбища оленей, где зверь, рыба, ягода — вековечное, привычное обиталище? На голых, ветреных вершинах эвенки попросту вымрут? Исчезнет целая древняя народность?

Ну и подумаешь! И не такие нации, еще более древние и достославные, исчезли ради «светлого будущего». «Лес рубят — щепки летят», — говорил родной отец и учитель всех народов, и лозунг его, и методы возделывания земли, движения прогресса не умерли вместе с ним. Приугас пламень тех лет, да живы те, кто готов встать на карачки и дуть, дуть в тлеющие угли, пока не загорится снова, пока не осветит яркий пламень охваченные энтузиазмом лица подвижников прогресса.