В разреженном воздухе

Глава двенадцатая

ТРЕТИЙ ЛАГЕРЬ

Проснувшись вялым и неуверенным в себе после бессонной ночи в третьем лагере, я медленно оделся, растопил лед и вышел из палатки. Это было в четверг 9 мая. К тому времени, как я упаковал рюкзак и пристегнул кошки, большинство клиентов из группы Холла уже поднимались по перилам к четвертому лагерю. Что удивительно, Лу Кейсишк и Фрэнк Фишбек были среди них. Поскольку вчера вечером они были в совершенно разбитом состоянии, я полагал, что они оба примут решение прекратить попытку восхождения. «Вот те на!» — воскликнул я, пораженный, что мои товарищи все-таки решились штурмовать вершину.

Я поспешил присоединиться к своей команде и, посмотрев вниз, увидел очередь приблизительно из пятидесяти альпинистов из других экспедиций, двигающихся вверх вдоль перил, — это было слишком; первые из них были сейчас непосредственно подо мной. Мне не хотелось попасть в давку — она могла продлить мое пребывание под обстрелом камней, падающих сверху, и подвергнуть другим опасностям. Я прибавил шагу, решив продвинуться к началу очереди. Однако, поскольку только одна веревка тянулась вверх по стене Лхоцзе, было довольно сложно обойти медленных альпинистов.

Столкновение Энди с падающим камнем приходило мне на ум всякий раз, как я отстегивался от перил, чтобы кого-то обогнать: даже маленького камешка было бы достаточно, чтобы столкнуть меня к подножию стены Лхоцзе, если бы он упал на меня в тот момент, когда я не был пристегнут к перилам. Обгонять других было не только беспокойным, но и очень изнуряющим делом. Чтобы обойти кого-либо, я должен был, не сбавляя скорости, без передышки карабкаться, прижавшись к склону, из-за чего дыхание мое становилось таким тяжелым, что я боялся, как бы меня не вырвало прямо в маску.

Я поднимался в гору, пользуясь кислородом впервые в жизни, и мне потребовалось время, чтобы к этому привыкнуть. Хотя была несомненная польза от использования кислорода на этой высоте (7300 метров), я понял это не сразу. Когда я попытался восстановить дыхание после обгона трех альпинистов, мне показалось, что маска вызывает удушье, поэтому я сорвал ее с лица — только для того, чтобы понять, что без нее дышать было еще труднее.

К моменту, когда я преодолел крутой обрыв из хрупкого, сыпучего известняка цвета охры, известного как Желтая Лента, мне удалось пробраться к началу очереди, и теперь я мог позволить себе более комфортную скорость. Двигаясь медленно и размеренно, я проделал подъем слева по траверсу через верхушку стены Лхоцзе, затем поднялся на насыпь из черного сланца, именуемую Коготь Джина. В конце концов я освоил дыхание с помощью кислородного снаряжения и более часа шел впереди моих ближайших спутников. Уединенность была редкой роскошью на Эвересте, и я принимал как приятный подарок уединение в этот день, в такой замечательной обстановке.

На высоте 7900 метров я остановился на верхушке Когтя Джина, чтобы выпить немного воды и осмотреться. Разреженный воздух мерцал подобно хрусталю, так что даже удаленные пики казались такими близкими, что казалось, до них можно дотянуться. Обильно залитая полуденным солнцем, пирамида вершины Эвереста просвечивала сквозь застывшую дымку облаков. Взглянув через объектив видео-фотокамеры в сторону верхушки Юго-восточного гребня, я с удивлением увидел четыре фигурки, размером с муравьев, едва заметно продвигавшихся в сторону Южной вершины. Я сделал вывод, что это могут быть альпинисты из команды Черногории; если им будет сопутствовать успех, то они будут первой экспедицией, достигшей вершины в этом году. Это также означало, что слухи о невыносимо глубоком снеге были необоснованны; если им удастся подняться на вершину, может быть, и у нас будет шанс сделать то же самое. Но струйки снега, сдуваемые с гребня вершины, были плохим признаком: черногорцы пробивались наверх сквозь свирепый ветер.

До Южной седловины, нашей стартовой площадки для штурма вершины, я добрался в 13:00. Это было забытое Богом плато из бронебойного льда и обдуваемых ветром валунов на высоте 7900 метров над уровнем моря, которое занимало широкую впадину между громадами вершин Лхоцзе и Эвереста. Имеющая форму неправильного четырехугольника, около четырех футбольных полей в длину и, наверное, двух в поперечнике, седловина своим восточным краем спадала на 2100 метров вниз по стене Кангчунг в Тибет; с другой стороны был спуск на 1200 метров к Западному цирку. Невдалеке от края этой пропасти, на самом западном краю седловины, примостились на клочке бесплодной земли палатки четвертого лагеря, окруженные более чем тысячей брошенных кислородных баллонов [46]. Если имеется более заброшенное, негостеприимное место где-либо на планете, то я надеюсь никогда его не увидеть.

Когда потоки воздуха сталкиваются с горным массивом Эвереста и уплотняются благодаря V-образному контуру Южной седловины, ветер разгоняется до невообразимой скорости; не редкость, когда ветер на седловине бывает даже сильнее, чем на вершине. Почти постоянные ураганы, дующие вдоль седловины ранней весной, являются причиной того, что скалы и лед остаются совершенно голыми, даже когда глубокий снег покрывает соседние склоны, — все, что не успело оледенеть, сдувается на Тибет.

Когда я дошел до четвертого лагеря, шестеро шерпов пытались поставить палатки для группы Холла, несмотря на штормовой ветер в 50 узлов в час. Помогая им установить свою палатку, я использовал вместо колышков несколько выброшенных кислородных канистр, которые затолкал под самые большие камни, какие только смог поднять; затем я нырнул внутрь палатки, чтобы дождаться своих товарищей по команде отогреть заледеневшие руки.

После обеда погода испортилась. Пришел сирдар Фишера Лопсанг Джангбу, навьюченный грузом в 36 килограммов, 14 из которых составлял спутниковый телефон с сопутствующим периферийным оборудованием: Сэнди Питтман была намерена посылать сообщения в Интернет с высоты 7900 метров. Последние из моих товарищей по команде пришли к 16:30, а из группы Фишера — еще позже. К этому времени разыгрался сильный ураган. Когда стемнело, на седловину вернулись черногорцы чтобы доложить, что им не удалось достичь вершины — они повернули обратно, не дойдя до ступени Хиллари.

Погода и поражение черногорцев не предвещали ничего хорошего для нашего штурма вершины, который должен был в соответствии с планом начаться менее чем через шесть часов. Каждый из нас, добравшись до седловины, прятался в свое убежище и старался поспать, но грохот трепыхающихся на ветру палаток и состояние тревожного ожидания не давали уснуть большинству из нас.

Стюарт Хатчисон (молодой канадский кардиолог) и я были определены в одну палатку; Роб, Фрэнк, Майк Грум, Джон Таск и Ясуко Намба — в другую; Лу, Бек Уэзерс, Энди Харрис и Дуг Хансен заняли третью. Лу и его соседи по палатке дремали в своем убежище, когда незнакомый голос, перекрывая штормовой ветер, позвал: «Впустите его внутрь побыстрее, иначе он умрет прямо здесь!» Лу расстегнул вход и через секунду бородатый мужчина ввалился в палатку, упав на колени. Это был Брюс Херрод, дружелюбный тридцатисемилетний представитель руководства южноафриканской команды и единственный настоящий альпинист среди оставшихся членов этой экспедиции.

Лу вспоминает: «Брюс действительно был в бедственном состоянии, его била неудержимая дрожь, действия его были отрывочны и безотчетны, сам он был не в состоянии помочь себе. Брюс был настолько переохлажден, что едва мог говорить. Остальные члены его группы пребывали, по-видимому, где-то на седловине или на пути к ней. Но он не знал, где они, и не имел понятия, как найти свою палатку, поэтому мы дали ему попить и попытались его отогреть».