Приключения знаменитых книг

Глубоким ценителем «Робинзона» был Л. Толстой. После Руссо у книги Дефо, пожалуй, и не было другого такого восторженного, верного и влиятельного читателя. Ведь толстовство в значительной мере вычитано из «Робинзона», причем юродская сторона толстовской проповеди, так сказать, не на совести Дефо. Напротив, Толстой подчеркивал, что Робинзон для него — образец нормального человека, нормального в своем отношении к труду и опасностям, которые он не подстраивает сам себе нарочно, а стойко переносит удары судьбы. Книгу о Робинзоне Толстой читал всю жизнь, точнее, книги о Робинзоне, включая и переделки, в первую очередь «Швейцарского Робинзона». Замысел своего собственного произведения «на фоне робинзоновской общины», т. е. «русского Робинзона», который однажды даже приснился Толстому, Толстой так и не осуществил, хотя, конечно, его любимые герои — и Нехлюдов и Левин — робинзонят изрядно, когда пашут, косят и вообще «справляют простую работу». Кроме того, по поручению Толстого один из учителей его школы сделал сокращенное изложение книги Дефо. Вероятно, оно было отредактировано самим Толстым, прежде чем появилось в журнале «Ясная Поляна». Уже в 1934 году издательство «Молодая гвардия» выпустило этого толстовского «Робинзона» отдельно с иллюстрациями выдающегося графика Д. Кардовского.

Подобно «Робинзону», с французского был у нас переведен поначалу и «Векфильдский священник», хотя указывалось, что это «аглинское сочинение» (1786). Перевел книгу Николай Страхов, способный журналист и редактор, а издал основоположник русского просветительства Н. И. Новиков [35]. Три года спустя Карамзин едет за границу и, возможно, по воспоминаниям об этом издании покупает в Лейпциге «Векфильдского священника» в оригинале. Переведен с английского роман Голдсмита у нас был только в 1846–1847 гг. Одновременно вышло два перевода — Якова Герда и Алексея Огинского. Была это совсем другая эпоха, другое чтение «Векфильдского священника», чем во времена Новикова, Карамзина, когда Голдсмит и его герой интересовали русских читателей своим странным благочестием-бунтарством. В сороковые годы «Векфильдский священник» — это семейно-психологический роман, и не исключено, что Аксакова, а затем и Л. Толстого, эти переводы заставили вспомнить свои более ранние впечатления от «Векфильдского священника», прочитанного ими еще в детстве, вспомнить и приступить к созданию собственных «семейных хроник». Конечно, были у них и другие стимулы, был прежде всего пушкинский завет «пересказать преданья русского семейства», но свою роль мог сыграть и «Векфильдский священник».

Следующий «герой» очерков Винтериха — «Стихотворения» (1786) Роберта Бернса. У нас их стали переводить по отдельности с самого начала XIX века. Небольшая книжка русских переводов из Бернса появилась уже в конце века, в столетнюю годовщину смерти поэта (1897). К сожалению, осталось невыполненным намерение Тургенева и Некрасова заняться народным шотландским поэтом. Тем не менее известные русские переводчики прошлого столетия И. Козлов, В. Курочкин, М. Михайлов, Д. Минаев уловили ту основную, нам теперь хорошо знакомую интонацию стихов Бернса, которая, постепенно оттачиваясь, заиграла в современных переводах [36].

«К полевой мыши,

разоренной моим

плугом»

Пер. Д. Минаева

Диккенс, как Дефо и Голдсмит, впервые стал известен русским читателям через посредство французского языка, причем очень рано: года не прошло после издания в Англии последнего выпуска «Записок Пиквикского клуба» (1836–1837), а они уже появились в журнале «Библиотека для чтения» (1838).

Вот замечательный эпизод из истории знакомства с Диккенсом в России. Это воспоминания выдающегося русского филолога Ф. И. Буслаева, который после окончания университета жил в Риме. Однажды в кафе, где обыкновенно собирались русские художники, Буслаев поджидал своего университетского приятеля Панова. Кругом болтали и шумели, и только в углу, но за тем же общим столом, сидел, сгорбившись над книгой, какой-то незнакомый Буслаеву посетитель. «Он так погружен был в чтение, — пишет Буслаев, — что ни разу ни с кем не перемолвился ни единым словом, ни на кого не обратил хоть минутного взгляда, будто окаменел в своей невозмутимой сосредоточенности. Когда мы с Пановым вышли из кофейни, он спросил меня: «Ну, видел? Познакомился с ним? Говорил?» Я отвечал отрицательно. Оказалось, что я целых полчаса просидел за столом с самим Гоголем. Он читал тогда что-то из Диккенса, которым, по словам Панова, в то время был он заинтересован. Замечу мимоходом, что по этому случаю узнал я в первый раз имя великого английского романиста: так и осталось оно для меня в соединении с наклоненною над книгой фигурою в полусвете темного угла» [37].

Какую из двух переведенных к тому времени в России книг Диккенса читал Гоголь, «Пиквикский клуб» или же «Николаса Никльби»? Ответить на это затруднительно, но характерно, что Буслаев, усердный и чуткий читатель, не слыхал тогда еще о Диккенсе. Оцененный Гоголем, Белинским, автор «Пиквикского клуба» стал у нас по-настоящему читаться позднее. Истинным его первооткрывателем был одаренный литератор Иринарх Введенский, который перевел, уже с английского, сначала «Домби и сын», а потом «Пиквикский клуб» (1847). Правда, его впоследствии упрекали в излишних вольностях, неточностях, находили у него сплошную «отсебятину» и вообще, по новейшим требованиям, не склонны были считать это переводом. Конечно, если у Диккенса сказано, что члены Пиквикского клуба изучали, как в Хемпстедских прудах живет корюшка, то для русских читателей что это за рыба? Введенский заменял корюшку на карася, который в Хемпстедских прудах, наверное, и не водится. «В переводах Введенского неразрывно сплелись безграничная фантазия, переводческая дерзость, доходящая до развязности, и редкостное постижение самого духа переводимого автора», — отмечал исследователь, отдавший много сил изучению диккенсовских переводов в России [38]. Именно Введенский заставил русских читателей от души смеяться и плакать над Диккенсом, он открыл диккенсовский мир Достоевскому, он, короче говоря, сумел сделать ёвтора «Пиквикского клуба» в нашей стране своим.

Иринарх Введенский открыл русским читателям и Теккерея. Под названием «Базар житейской суеты» Введенский выпустил в том же году, как она появилась. «Ярмарку тщеславия». Перевод печатался сначала в журнале (1847–1848), а потом отдельно (1850–1853). Уж эту книгу точно держал «в уме» Толстой, когда при ступил к работе над «Войной и миром». Известно, Толстой обещал создать Бородино, «какого еще в литературе не было», и он добился этого, зная вместе с тем Ватерлоо, созданное Теккереем (а также Стендалем).

Что же касается «Алисы в Стране Чудес», то история ее появления в России вполне достойна этой книги, т. е. загадочна. У себя на родине «Приключения Алисы в Стране Чудес» появились в 1865 году. В 1867 году Льюис Кэрролл побывал в России. А в 1879 году в Москве вышла книжка «Соня в царстве дива» — пересказ «Алисы». Но автор его не указан. Есть вместе с тем письмо Льюиса Кэрролла к своему английскому издателю, где сообщается, что «мисс Тимирязева хотела бы перевести „Алису“ на русский язык» (1871). Кто же это? Возможно, Ольга Ивановна Тимирязева, двоюродная сестра выдающегося ученого К. А. Тимирязева. Ее родной брат оставил воспоминания, в которых рассказывает о своей семье, дружившей с Пушкиным и со многими людьми пушкинского круга, о том, как они с сестрой еще в детские годы читали на основных европейских языках, в том числе на английском, причем книги подбирал им сам Жуковский [39]. И, действительно, «Соня в царстве дива» выдержана в той традиции русской и переводной литературной сказки, которая была у нас создана Пушкиным и Жуковским.