Полдень, XXI век (май 2012)

Домой я спиртного не носил: незачем это. Но сегодня на душе было настолько муторно, что хотелось глотнуть прямо из бутылки, глядя в звёздное осеннее небо. Вокруг было пусто. А в голове упрямо крутилась песня, которую мне не заказали спеть этим вечером. Старая песня шофёров, которую мне в детстве пел дед…

Я взял в руки гитару. Играл негромко, прерываясь на глотки пива, иногда «срывая» аккорды. Но и теперь не удалось доиграть. Сначала я не узнал звук, прервавший моё одиночество… лишь через несколько аккордов до меня дошло, что это стук дверцы автомобиля.

– Ты её не так играешь, – сказали сзади. Не то чтобы укоризненно, скорее – доброжелательно-снисходительно. – Дай, покажу…

Я обернулся. И обалдел.

У машины стояли двое. Точнее – высокий молодой человек помогал выйти из машины молоденькой девушке, почти девочке. На нём чёрное пальто, напоминающее шинель, на девушке – простенький плащ неброской коричневато-серой расцветки. Головных уборов на них не было. Помню, в первый момент я обратил внимание на неумело наложенную на лицо девушки косметику: слишком яркие губы, слишком чёрные брови… Слишком… изумлённый взгляд.

– Миша, где мы?

Молодой человек явно забыл о своём намерении научить меня играть песню. Он изумлённо оглядывался по сторонам, и тут его взгляд случайно упал на «Победу». Глаза Михаила округлились, и он шумно выдохнул.

– Но… как??? Она же… Она же новая… – парень снова беспомощно огляделся, и его взгляд сфокусировался на мне. Девушка прильнула к Михаилу, и тот безотчётно прижал её к груди.

– Ну-ну, Ира… успокойся…

– Ребята, вы откуда взялись? – кроме этой банальной фразы мне в голову ничего и прийти не могло. Да и сам я, вероятно, хорош был в их глазах: полупьяный, усталый, в рваных джинсах и старой кожаной куртке… единственная приличная деталь костюма – гитара.

– Где мы? – спросил Михаил. Он поразительно быстро овладел собой и теперь смотрел на меня, прищурясь и оценивающе.

– В Казани… Улица Ибрагимова.

– Вот как? А… почему всё… так?

– Как это «так»? – удивился я.

– Ну… не как должно быть… Какое сегодня число?

– Ну вы даёте… – вырвалось у меня, – двадцатое число. Октября. Одиннадцатого года.

– КАКОГО??? – На пару напротив меня страшно было смотреть: растерянность, изумление и… радость в их чертах. Светлая и нечеловеческая радость. Так смотрели актёры, игравшие в советских фильмах…

– Две тысячи одиннадцатого… – я окончательно перестал понимать, что происходит, в голове вертелось дурацкое: «Вперёд: назад, за лиловыми кроликами»…

– То есть здесь – коммунизм? – поинтересовался Михаил, глядя на меня открыто и весело. – Уже коммунизм?

– Вы только не поймите меня неправильно, – осторожно начал я, – можно я ваш паспорт посмотрю?

– Да, конечно, – парень с готовностью вытащил из кармана невзрачную серо-зеленоватую книжку. – Только у Иры ещё нет, она только-только из деревни приехала…

Паспорт не походил ни на современный российский, ни на старый советский. Не паспорт, а какая-то помесь читательского билета и приписного свидетельства. Надпись «Бессрочный» во второй строчке и «военнослужащий» в графе «социальное положение» окончательно выбили меня из колеи. Но добили меня дата рождения товарища Михаила Викентьевича Алымова и выдачи паспорта, ибо родился Михаил, судя по документу, в 1924 году, а паспорт был выдан ему в 1947-м… Вот ни хрена ж себе! Только сейчас я осознал, что под пальто (или всё-таки шинелью?) Михаил одет в военную форму. Офицерскую.

Я молча вернул военному паспорт.

– Как вы сюда попали, Михаил? – спросил я, отвлекая офицера и девушку от недоуменного разглядывания вывески «Coca-Cola».

– А? Да как-то… Мы пожениться должны через пару дней, вот нам квартиру и выдали. В этом самом доме.

– Большую?

– Двухкомнатную, – впервые вклинилась в наш разговор Ирина, – всё-таки Герой Советского Союза!

Она смотрела на жениха с бесхитростным обожанием, какое бывает лишь во взгляде детей и женщины, впервые полюбившей и встретившей истинную взаимность. Михаил краснел так, что это было видно даже под фонарём. А я стоял и думал: зачем? Зачем и кто зашвырнул их, счастливую пару, сюда, в год, который сотрёт их мечты в порошок, в хлам, в пепел? Зачем они, чистые, прошедшие ад войны, в нашем «мирном» времени, когда всё, абсолютно всё меряется только дензнаками, и разница только в том, какого цвета эти самые дензнаки? Что мне сказать им? И как?

– Пойдёмте, посмотрим квартиру… – тихо сказал я, забрасывая гитару за плечо.

Они пошли сразу, взявшись за руки. Наверное, в их время верили, что если тебе выделили квар-ти-ру (я помню, как ждали её мои родители и радовались, когда дождались), то она будет ждать тебя до второго Пришествия. Или – до коммунизма…

Мы поднялись по чистой лестнице на четвёртый этаж. Я сразу увидел нужную дверь. Простую деревянную дверь с позеленевшей табличкой: «Здесь живёт Герой Советского Союза Михаил Алымов». Михаил нажал на кнопку звонка.

В квартире раздались шаркающие шаги, звякнула цепочка и дверь отворилась… Они стояли лицом к лицу: Михаил Алымов и Михаил Алымов. Первый, которому не было ещё и тридцати, и второй, которому уже вскоре должно было исполниться девяносто. Несколько секунд в подъезде стояла тишина. Ира всем телом вжалась в молодого Михаила, а он во все глаза смотрел на… себя, стоящего в дверном проёме.

– Вот оно, значит, как… – тихо протянул Алымов-старший. – Заходите, что ли… А Ирочка-то моя в прошлом году… вот ведь оно как… чуток не дожила…

– Я… подожду у машины. – Ну не мог я, не мог видеть эту вивисекцию, на которую привёл Михаила и Ирину. Назовите меня трусом, подлецом, как хотите назовите, но видеть их разговор и слышать его было выше моих сил…

…Они вышли часа через два. Я несколько раз ходил за пивом, малодушно надеясь, что пропущу миг прощания. Молодая пара шла, прижавшись друг к другу, глядя прямо перед собой. Они были тихими, задумчивыми и… повзрослевшими. Старик, напротив, шёл легко, неизвестно чему улыбаясь.

Алымовы подошли к «Победе».

– Садись, Миша, – сказал Алымов, глядя на молодого офицера.

Михаил-старший открыл дверь автомобиля и усадил Ирину. В глазах девушки стояли слёзы.

Михаил-младший посмотрел на меня и протянул руку. Я пожал его тёплую и крепкую ладонь, чувствуя себя последней сволочью. Парень взглянул на меня и вдруг по-мальчишески усмехнулся:

– Можно? – и указал на недопитую бутылку пива в моей руке.

– Ми-ха-иииил! – укоризненно протянул Алымов. – А вот остановит тебя милиционер…

– Меня? Героя Советского Союза? А и пускай, пешком похожу! – Михаил ухарски ухмыльнулся и сделал молодецкий глоток. – А пиво у вас всё-таки отличное!

– Отвернись, – приказал мне Алымов, сам поворачиваясь к «Победе» спиною. Я не стал спорить. Сзади лязгнула дверца, и наступила тишина. Мы оглянулись. В салоне «Победы» никого не было.

Алымов помолчал, глядя в звёздное небо, и тихо сказал:

– Знаешь, в шестьдесят шестом году я был военспецом во Вьетнаме. Меня ранили. Не опасно, но в госпитале отлежаться пришлось. И ко мне привезли жену. Совершенно невероятный случай: ведь считалось, что нас там нет… И, знаешь, был момент, когда можно было сесть в машину… Хоп! И на территории американцев. А не поехали ведь… М-да…

Герой Советского Союза гвардии капитан Михаил Алымов умер через девять дней после нашего разговора. Михаил Викентьевич завещал мне автомобиль «Победа» 1950 года выпуска, стоящий во дворе. Я часто выхожу ночью к машине и, сев на потрескавшееся сиденье, вспоминаю ту ночь.