Русская жизнь. Эмиграция (июль 2007)

Сын

Калмамат приехал в Москву даже и не за лучшей долей. Несколько лет назад умер его отец - в таких случаях в скорбном доме собирается вся родня до десятого колена. В обязанности ближайших родственников входит кормежка всех, кто пришел помянуть усопшего, а также обустройство ночлега в случае надобности. Траур продолжается сорок дней. Этот обычай - с тех допочтовых времен, когда родственники могли получить известие о несчастье только через несколько недель: пока все узнают, пока доедут из дальних кишлаков… Но сейчас в дом ходят харчеваться все сорок дней соседи, кумы, сваты и прочие, живущие совсем неподалеку.

Денег Калмамату на похороны отца родственники дали в долг и вскоре потребовали возврата. Его зарплата была 12 долларов (сейчас врачи в Оше получают больше - официальный уровень бедности начинается от 30 долларов). Так он засобирался в Москву к знакомым - отрабатывать гробовые.

И пополнил ряды поколения дворников и сторожей азиатской национальности.

Сначала он, дипломированный врач-уролог, пытался найти работу по специальности. Через неделю понял, что для неграждан, да еще и путающих падежи, это совершенно бесперспективное занятие. (На самом же деле знание русского - предмет гордости Калмамата. Еще будучи студентом, он наизусть выучил «Евгения Онегина». Когда он его читает, такое ощущение, что он не вполне понимает, о чем речь: кажется, что выучил по звукам, на слух.)

Потом устроился к узбеку жарить беляши и чебуреки возле Тушинского рынка. Платили ему по полторы сотни рублей в день за 12-14 часов работы. Только через полгода до него дошло, что эта зарплата годится лишь для того, чтобы не помереть с голоду: ни отдать долги, ни помочь семье он не сможет.

Жилец

Живут гастарбайтеры в кое-как приспособленных под жилье подвалах и съемных квартирах. В подвалах обычно отключают свет: формально это нежилые помещения, и непонятно, кто будет платить за электричество (не так давно я хотел подарить своим киргизским знакомым старую магнитолу, но выяснилось: в подвале нет розетки).

Оплатить аренду «однушки» при нынешних запредельных ценах на недвижимость не по карману даже и пяти гастарбайтерам. Хозяева квартир свое жилье южанам обычно не сдают ни под каким предлогом, подозревая просрочку в платежах, либо проблемы с милицией, либо превращение квартиры в засранный муравейник, - либо все сразу. Однако в последнее время не без помощи милиции появились квартиры-общаги для творческих коллективов мигрантов. Их хозяева, просчитав все риски, ломят совершенно космические цены, к этим деньгам добавляются еще и ментовские накрутки. Но если разом гастарбайтеров богато, одно койко-место обходится каждому в 2-3 тысячи рублей.

В день выдачи зарплаты старший по квартире собирает деньги и сдает их участковому, а тот, в свою очередь, - владельцу квартиры, вычитая свои проценты. Такое положение вещей очень удобно блюстителям порядка: они имеют гарантированную выручку и могут в случае надобности контролировать приезжих. К тому же процветает бизнес на продаже полугодовых «легализующих» бумажек (стоит одна около 7 тысяч рублей). Все овцы под боком, не нужно никого специально отлавливать для того, чтобы остричь. Жалобы соседей по лестничной клетке - еще одна статья милицейских доходов: кляузы всегда спускают участковому, а тот со знанием дела разводит перепуганную азиатскую публику еще на какую-нибудь сумму.

Калмамат живет в «трешке». Таких, как он, там еще 34. Некоторые «квартиросъемщики» не работают, все остальные платят за них в складчину. Его друг и земляк Аскер обитает вместе с двадцатью земляками в «двушке», в соседнем доме.

Эти квартиры можно сравнить, пожалуй, только с трюмами, в которых африканцы перманентно пытаются попасть на Канары. 35 человек в квартире - это только те, что «прописаны». К постояльцам заходят гости, братья по диаспоре, случается, что узбекские и киргизские родственники. То есть к вечеру в «трешку-рукавичку» набиваются человек до пятидесяти. Для кроватей места, понятно, нет, пол устлан тряпьем и одеялами. Из мебели - старый платяной шкаф, цветной телевизор «Электрон» и пара видавших виды табуреток.

Мужчины спят вперемежку с женщинами. Там так тесно, что для того, чтобы ночью повернуться с боку на бок, нужно потревожить своих соседей. Газовая печка работает почти круглосуточно: кто-то очередной готовит обед, кто-то вываривает белье (потом все эти тряпки вывешиваются на балкон, свисают с веревок в коридоре). Прихожая заставлена обувью, в которую заправляются твердые, пахучие носки. Многие курят прямо в квартире, многие изрядно выпивают вечером всякой дешевой дряни, и от смрада не спасают даже открытые настежь окна.

Несколько человек в квартире - верующие. Пять раз в день они молятся. Калмамат боится молитв: в противном случае ему придется отказаться от выпивки и забыть о женщинах. Впрочем, он и так о них может забыть - шансы нищего, женатого, маленького киргиза с позолоченными передними зубами, одетого в дворничью робу с надписью «Синтаво» на спине, на сексуальном рынке равны почти что нулю.

Но во что-то мой друг все же верит. Недаром он упрекал своего коллегу в недостойном поведении:

- Ты у нас в Оше был мулла! Зачем теперь пьешь? Зачем жене изменял? Зачем твоя вера?

«Мулла» только скривился в ответ.

«Зачем?» - любимый вопрос Калмамата. Он постоянно, к месту и не к месту, задает его. Мне кажется, что он задает его всему человечеству.

Боря

Человек- подлец ко всему привыкает -и Калмамат, у которого в Оше частный дом и около гектара земли, поначалу был в ужасе от своего московского быта, а потом привык. Привык настолько, что вслед за ним в Москву, в ту самую «трешку», «понаехали» по очереди жена и старшая сестра. Жена прожила с ним в Москве всего девять месяцев, пока не родила ему наследника (вот у кого нет демографических проблем). Потом с приплодом вернулась обратно в Ош. (Женился Калмамат, к слову, не от большой любви. Просто в день свадьбы женщину, которую он любил и любит до сих пор, украл другой жених - и пришлось жениться на том, что подсунули родственники. По дороге в Москву он заехал к своей бывшей невесте в Бишкек, но ничего путного из этого визита не получилось, узнал только, что у нее уже двое детей.)

Сестра помогает Калмамату убираться на улице и в подъездах, но зарплату дворника пока не получает - находится на испытательном сроке «в связи с перегруженностью штатов». По-русски она, как и многие обитатели «рукавички», толком не говорит, подруг у нее нет, на вид угрюма. Ее любимое занятие - сесть на лавочку, обхватить голову руками и о чем-то сосредоточенно думать, переживать.

В четыре утра Калмамат встает, чтобы без очереди попасть в туалет и умыться (эта роскошь обходится ему в час сна). Через полчаса квартира уже будет стоять на ушах. В пять утра Калмамат должен быть на работе. Часов до двух он будет мести, собирать бычки, колоть лед ломиком или причесывать траву косилкой. Потом - «сидеть на подхвате»: обычно к двум часам на работу приезжает дама-начальница с внешностью медсестры из известного романа Кена Кизи и начинает пугать дворников очередной «комиссией». Вид сидящего на лавочке человека в робе ее возмущает: он не может отдыхать, по определению должен работать.

Начальница, как и все русские из «Синтаво», называет Калмамата Борей. У киргизов, узбеков, таджиков с затейливыми инициалами появляются двойные имена (почти как у священнослужителей). Это один из факторов ассимиляции. Пока человек экзотический «помнит имя свое», он непонятен, может быть, даже враждебен.

Впрочем, азиатские дворники очень послушны, легко управляемы, стоически переносят любые капризы начальства и задержки зарплаты. «Боре», как и всем его коллегам, недавно выплатили зарплату за март, пропустив полтора зимних месяца. Объяснили так: «У нас перерегистрация, та контора, что работала с вами раньше, теперь банкрот. Судитесь с ней, если хотите, денег все равно не получите». Правда, никто не может объяснить, почему новая контора, заново принявшая к себе на работу армию дворников, имеет то же самое название.