Сетевые публикации

Кащей — не еврей и не русский. Из предприимчивого мещанина вылупился кащей — но для того, чтобы стать кащеем, он должен был убить в себе всё человеческое, и мещанство в том числе. Окаменевший мир потерял национальные особенности, вместо культуры возник усреднённый продукт — абстрактная цивилизация. Появились страты и формы деятельности, именующие себя прежними названиями: интеллигенция, искусство и т. п., это функции нового мира. Авангард не принадлежит культуре страны, это форма салонного протеста, отменяющего революцию; интеллигенция — давно не адвокатура народа, но обслуга олигарха.

Даже в сказках объясняют, что Кащей — не человек, хотя человеческое ему не чуждо. Ему мало золота, он хочет женщин, поклонения и признания. Но люди для него — материал.

Когда я расспрашивал о данном лондонском кащее российских либеральных журналистов и правозащитников, ругать его не хотели, а хвалить боялись. Они все были в долгу у Кащея. Большинству из опрошенных он платил деньги — как же теперь его ругать. Они на его виллах шампанское пили, гуляли по клеточкам его шахматной доски. Время от времени кащей жертвует одной из своих шахматных фигурок. А фигуркам он сам представляется значительной фигурой.

— Трагическая фигура! — сказала про кащея одна правозащитница.

А кащей сказал про эту правозащитницу так:

— Я ей квартиру купил. Надо было.

— Скажите, он людей убивал? — спросил я у этой правозащитницы.

— Нет, он не убивал. Вот, может быть, Бадри… — это я от нескольких слышал.

Почему-то теперь правозащитники списывают мокруху на Бадри, партнёра преобразователя страны. Так следователи норовят все нераскрытые убийства повесить на покойного вора — ему-то уже всё равно. Отчего-то соображение о том, что партнёр трагической фигуры вероятно был замешан в убийствах — не делало трагическую фигуру менее притягательной.

— Да не убивал он, не убивал, — ну что вы пристали!

Говоря с кащеями, не принято упоминать про первые мошенничества и убийства, совершённые в пубертатном возрасте. Ну да, Абрамович признался, что он мухлевал, капиталы нажил незаконно. И что теперь — в нос ему этим вечно тыкать? Ну да, у Березовского с Аэрофлотом не всё чисто, ну да, кто-то с кем-то в банях Солнцевского района сиживал… Ну да, мэра Нефтьюганска застрелили… И что теперь, слёзы по нему лить до сих пор? Вот, скажем, Усманов когда-то сидел, но не будем же мы ворошить прошлое. А Ходорковский обманул вкладчиков банка Менатеп, ещё в девяносто восьмом. Но ведь не этим же они интересны! Вы же не будете поминать, допустим, космонавту, что он когда-то писал в штанишки? Ну, писался герой, когда маленький был — но давно в космос летает.

Русские буржуи так и говорят: «Наша работа имеет специфику». А ещё говорят так: «Я работал с пенсионными фондами», или так: «Мой муж много работал — он выдумал схему», какую, не уточняют; имеется в виду та, которая позволяет брать деньги пенсионеров. «Было разное, но я не переступал черту!» — сказал мне однажды румяный воротила, торговец холодильниками. Он рассказал мне, как они закрыли завод и выгнали людей, но вот убивать — не убивали. Заводы банкротили, людей по миру пускали, разоряли семьи, саму страну выжали как лимон — но «черты не переступали». И директор в Верхнем Уфалее «черты не переступал» — он рабочих не убивал буквально. Впрочем, на пространстве, освоенном им вплоть до этой последней черты, он растоптал немало судеб и обрёк людей на нищету. Однако самой черты не переступал. И потом — это ведь честно: возможности к разбою были у всех, он свои реализовал. Он освоил те самые акции прав, которые у него имелись. А работяги — как вкалывали в цеху, так другого и не придумали. Поделом!

И этот кащей, напротив меня, устроитель российской судьбы, ловкач, математик, комбинатор, похожий на цепкую обезьянку — он тоже говорил, что не убивал.

— Ну, а как вы думаете? Мог ли я желать стране блага и убивать?

— Но вы же страну разорили?

— Перестаньте! Страна — концлагерь. Нашли что жалеть!

Заговорили о мрачных годах советской власти. У буржуев всегда так: когда их спрашиваешь, почему воруют, они вспоминают, что Сталин был тиран. У кащея выходило, что тирания Сталина есть достаточное основание для воровства. И кстати, тот торговец холодильниками, о котором я вспоминал, он тоже был борцом со сталинизмом. Каждым проданным холодильником он наносил удар по тоталитарной системе. По логике буржуев, спекуляция — есть форма борьбы с тоталитаризмом. Шли в банк как на баррикады.

— Был момент, когда я заработал первые сто миллионов, поддался эйфории. А эйфория — нехорошее чувство. Я покаялся в алчности, — сказал кащей. — Всё, что заработаю на этом суде, — отдам на борьбу.

Надо сказать, кащеи любят называть приобретения словом «заработали». Всё, что они получили путём спекуляций, махинаций с оффшорами, всё, что присвоено путём фальшивых аукционов, все соглашения с грабителями, всё это называется — «заработали». Как мило сказала жена одного румяного банкира: «Мы заработали много денег», — и улыбнулась; так и моя соседка Нина Григорьевна могла бы сказать.

И кащей, сидящий напротив меня, считал, что всё заработал анализом ситуации.

— Всё это более чем серьёзно, на строго научном расчёте. Я наукой занимался, классифицировал! Вся наука — это классификация!

Он несколько раз произнёс слово «классификация», и я вспомнил, что в русском обществе, где был третьего дня, все говорили слово «классифицировать» — я ещё удивился, что они его выговаривают. Богатые эмигранты давали «вайлд парти» — там играл нанятый музыкант, он всё время кланялся, — и ещё присутствовал беглый газпромовец по имени Николай. Газпромовец хвалился, что разводит в своём пруду в Холланд-парке осетрину, а пришедший с ним вместе правозащитник жадно ел и пил. Разговор был оживлённый, только что в Лондоне отшумели концерты Димы Быкова, всем понравились разоблачительные куплеты: талант у мужика, Путина пропесочил! И вот помню: один импозантный мужчина (кажется, спекулянт недвижимостью) уговаривал свою даму не пить больше розового шампанского, а дама обижалась и кричала: «Только не классифицируй меня!» А ещё один спекулянт чёрной икрой (достойный джентльмен, он ещё графику диссидентов собирает) говорил о проблемах истории: «Надо всё детально классифицировать».

Вот откуда это словцо, оказывается. Это их просветил человек, похожий на Березовского, он их научил умному слову. Он здесь за образованного канает.

— Строгий анализ и классификация, — кащей посмотрел влево, взгляд его метался, — у России сейчас есть реальный шанс.

— На что? — спросил я.

— На то, чтобы войти в цивилизацию. Стать культурной страной. Реально духовной. — И он неожиданно сказал: — Я говорю в терминах иудо-христианской религии, — сказал именно так, этими вот словами «иудо-христианская религия».

— Такой религии нет.

— Как это? Я сам читал.

— Есть термин «иудео-христианская культура». А религия либо иудейская, либо христианская.

— В целом — неважно. Вы меня поняли. Следует делать дело. Согласны?

— Предстать перед судом?

— Продажный русский суд! — он посмотрел на часы, а потом опять вбок: у стойки сидела проститутка, подавала ему знаки.

Пока разговаривали о спасении отечества, он всё время на эту барышню поглядывал — здесь свидание было назначено. И правильно — у деловых людей всякая минута на счету.

Проститутка встала с табурета, пошла к нашему столику — лет двадцати, в теле. Он осмотрел её с позитивным чувством.

— Благодарю вас за беседу, — я встал, показал ему чек.

— Ну, зачем же, ведь это я приглашал.

— Нет, всё уже заплачено.

У выхода меня догнал тот самый парень, что организовывал встречу — он, оказывается, неподалёку караулил. Посетовал, что дружбы, видимо, не сложилось.

А я-то недоумевал, что у кащея за интерес. А просто человеческий интерес — дружить хотелось.

— Думаешь, он суд выиграет?

— Хочешь, чтобы Лондонский суд ворованное распределял? Не выиграет.