Охота. Я и военные преступники

Во время встреч с госсекретарем Пауэллом и другими видными политиками США, в том числе с Джорджем Тенетом, Полом Вулфовицем и советником президента Буша по вопросам национальной безопасности Кондолизой Райс, я просила поддержать идею координации усилий по выявлению и аресту обвиняемых, скрывающихся от трибунала. До отъезда из Вашингтона я обсуждала этот вопрос с человеком, который мог бы осуществить эту идею, — с бывшим главнокомандующим вооруженными силами НАТО в Европе, генералом Уэсли Кларком. Кларк более не занимал никакого поста. Я понимала, что иду на хитрость, но знала и то, что генерал Кларк, несмотря на все проблемы, связанные с сотрудничеством с НАТО после бомбардировок Югославии 1999 года, симпатизирует работе трибунала. Этому человеку был неведом страх. Наибольшее удовольствие ему доставляли прыжки в воду с мостов, балконов гостиничных номеров и высоких скал. Только он мог справиться с неблагодарной, донкихотской миссией, которую я хотела ему предложить. Я надеялась его убедить.

Во время нашей встречи в Вашингтоне генерал Кларк отверг мое предложение начать охоту за Караджичем и Младичем. «Я бы и рад это сделать, — улыбнулся он, — но вы мне не позволите». Я была уверена, что Кларк уже подумывает об участии в президентской гонке 2004 года. Впрочем, генерал согласился свидетельствовать против Милошевича и сдержал свое обещание. Он предупредил меня, что в бытность свою командующим силами НАТО получал сведения о том, что Младича и Караджича охраняют русские агенты: «Русские не хотят, чтобы вы добились успеха. Они поддерживают сербских националистов и ведут грязную игру: они читают всю вашу почту и прослушивают все ваши телефонные разговоры».

На следующий день, 10 мая, я была в Нью-Йорке, где мне предстояло встретиться с генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном. Он был крайне раздражен моими попытками заставить США и в особенности Францию, Германию и другие страны Евросоюза увязать вопрос предоставления финансовой помощи Югославии с готовностью Белграда сотрудничать с трибуналом. Аннан вспомнил свое мартовское письмо, связанное с моими высказываниями, появившимися в прессе. Я сказала, что его письмо меня обеспокоило. Он заявил, что хотел бы напомнить мне, что есть определенные границы, переходить которые, даже добиваясь сотрудничества Югославии с трибуналом, нельзя. Он сказал, что в обязанности главного прокурора не входит обсуждение вопросов экономической помощи Югославии.

«Вам не нравится позиция Евросоюза, — заявил он. — Вам не нравится позиция генерального секретаря… Но все ошибаться не могут… Вы не можете диктовать другим государствам политику в отношении Югославии. Это политический вопрос. Это чистой воды политика…»

При нашем разговоре присутствовал Ханс Корелл, заместитель генерального секретаря по юридическим вопросам. Он заявил, что в «определенных кругах» (я снова вспомнила, что в Штатах сейчас находится Коштуница) складывается впечатление, что Международный трибунал по бывшей Югославии слишком политизируется. Если сотрудники трибунала делают политические заявления по вопросам, выходящим за рамки их компетенции, генеральному секретарю трудно отвергать подобные обвинения. «Вы не можете ездить по всему миру и критиковать Коштуницу, — сказал Корелл. — Вы должны исполнять обязанности прокурора. Не стоит подрывать собственное положение».

Аннан поддержал своего заместителя: «Я общаюсь с главами всех государств-членов ООН, и они постоянно жалуются».

В тот момент я подумала: «Государства обязаны сотрудничать с трибуналом. Это закон, принятый согласно резолюции Совета безопасности. Я служу Совету безопасности и могу считать себя абсолютно независимой». Вслух же сказала, что считаю откровенное обсуждение нежелания Югославии сотрудничать с трибуналом одной из своих обязанностей, проистекающей из независимости моего положения. Я не выходила за рамки своей компетенции. Давление со стороны ряда государств — единственный способ заставить Федеративную Республику Югославия и другие государства, возникшие на ее территории, сотрудничать с трибуналом. Как еще я могу исполнить свой долг, если мне не позволено обращаться к правительствам с просьбой оказать финансовое и дипломатическое давление? Если бы я этого не сделала, Милошевич умер бы в Сербии свободным человеком, а работа трибунала превратилась бы в фарс. Критика, с которой я столкнулась, ясно показала, почему ООН встретилась с такими проблемами в Сребренице и других местах: эта организация просто не захотела использовать материальную и политическую власть, которой обладала.

В Белграде обсуждение злополучного закона о сотрудничестве с Международным трибуналом достигло апогея. Сторонники Милошевича, составлявшие большинство в федеральном парламенте, выступали против закона. Оппозиция же разделилась. Джинджич говорил мне, что выдача Милошевича потребует времени, но я не могла ждать. Время работало против нас. Я хотела снова приехать в Белград, чтобы усилить давление на Коштуницу, Джинджича и других сербских политиков. Но Джинджич убедил меня не делать этого. Он считал, что такой визит лишь усилит сопротивление принятию закона. Я уже начала сомневаться в искренности его намерений. Вместо того, чтобы поехать самой, я отправила в Белград Жориса, чтобы он обсудил с Джинджичем вопрос выдачи Милошевича.

28 мая Джинджич предъявил всему миру и Сербии документальные доказательства связи между режимом Милошевича, а также югославской армии, с преступлениями, совершенными сербами в Косово. Министр внутренних дел, Душан Михайлович, объявил об обнаружении 80-ти трупов албанцев, которые сербская полиция, находившаяся под полным контролем Милошевича, в рефрижераторах вывезла из Косово и захоронила на военном аэродроме западнее Белграда. После этого заявления мне показалось, что Джинджич окончательно предал трибунал и решил судить Милошевича в Белграде, в том числе и за военные преступления.

Жорис просил Джинджича назвать точную дату передачи Милошевича в Гаагу. «Сербия не ведет закулисной игры и не собирается судить его за военные преступления, чтобы не выдавать трибуналу, — ответил Джинджич. — Пока закон не принят, ни о какой выдаче не может быть и речи. Тем самым мы нарушим ход всего процесса… После принятия закона в первом чтении, а я полагаю, что это произойдет в следующем месяце, можно будет говорить о выдаче, причем не только тех, чьи имена у всех на слуху… Но назвать точную дату выдачи Милошевича очень трудно. Милошевич — это особый случай. Могу лишь сказать, что все партии сознают недостаточность одного лишь принятия закона. Мы понимаем, что должны осуществить конкретные действия до конференции стран-доноров».

Эти слова успокоили меня лишь наполовину. В начале июня меня ждали серьезные проблемы. Джинджич заявил: «Сначала Милошевич должен ответить за преступления, совершенные в собственной стране… Было бы слишком просто отправить его в Гаагу, как обычную посылку». Я все еще думала, что выдача Милошевича состоится, но сомневалась в том, что Джинджичу удастся преодолеть сопротивление в Сербии. Через несколько дней его правительство снова шокировало страну новыми известиями о телах косовских албанцев, обнаруженных в массовом захоронении на окраинах Белграда. Впервые Милошевич предстал в глазах сербов как военный преступник. Впервые общественное мнение было готово смириться с его выдачей трибуналу. Джинджич никогда не говорил мне, было ли это счастливой случайностью или результатом продуманной стратегии по связям с общественностью.

Июнь близился к концу. Югославский парламент все еще не принял закон о сотрудничестве с трибуналом. Страна отчаянно нуждалась в финансовой помощи. Вашингтон был тверд: без сотрудничества с трибуналом не будет никакой финансовой помощи. Джинджич пытался уговорить меня: «Карла, Милошевича скоро выдадут. Вы должны мне верить. У меня есть план воздействия на федеральный парламент. Вы увидите. Мы сделаем все необходимое».

Через несколько дней я узнала, что Джинджич спрашивал у Соединенных Штатов, не смогут ли их силы в Боснии переправить Милошевича в Гаагу. Джинджич хотел сделать все, что было в его силах, чтобы на конференции стран-доноров, которая была назначена на 29 июня, было принято благоприятное решение. Югославия как никогда нуждалась в финансовой поддержке. Он обещал Вашингтону, что выдаст Милошевича трибуналу еще до конференции. Человек, который больше десяти лет проливал кровь и разжигал костры ненависти на юго-востоке Европы, мог предстать перед трибуналом только благодаря твердой позиции, занятой Соединенными Штатами и, в меньшей степени, Великобританией. К сожалению, ни одно из ведущих европейских государств, в частности, Германия и Франция, такой позиции не заняли. Нежелание континентальной Европы участвовать в процессе шокировало меня. Европа всегда шла впереди, когда подписывался Римский статут. Создание Международного уголовного суда могло положить конец полной безнаказанности политических лидеров во всем мире. Милошевич мог стать первым главой государства, представшим перед международным трибуналом на земле Европы, но при этом сама Европа, и в особенности, Франция и Германия, не желали пошевелить для этого даже пальцем. Этого я не могла понять. Нужно было убедить европейцев вступить в игру, хотя бы для того, чтобы спасти лицо.