Журнал Наш Современник 2008 #10

Босые стопы замерзли. Сердечный ритм выровнялся. Синеусов вернулся обратно к кровати и улегся, от чего та обиженно скрипнула под его в последнее время раздавшимся, несмотря на горе, телом. Положив голову на подушку, он невольно вернулся мыслями к так напугавшему его сну: первый раз за все ночные и до- и послеобеденные сны он вспомнил, не просыпаясь, что должен взглянуть на свои руки. И мучительно напрягаясь, повел свой взгляд вниз, к рукам, как вдруг обнаружил, что рук-то у него нет вовсе.

* Ультима Туле (Ultima Thule) — согласно античной мифологии, остров — самая северная из обитаемых земель, край света. Такое название писатель В. В. Набоков дал своему рассказу, один из героев которого, Адам Фальтер, разгадал якобы "загадку мира" и повредился рассудком.

Взгляд, подстегиваемый ужасом, заметался от правого плеча к левому, и волосы зашевелились на его голове от увиденных им по обе стороны коротких беспомощных обрубков.

— Чтобы это все-таки значило? Моему желанию позвать ее на свидание щелкнули по носу?… Мне непременно надо еще раз увидеть этого юродивого Фальтера, — подумал Синеусов, беспрерывно вертясь с боку на бок на жалобно всхлипывающей кровати. — Действительно ли он знает тайну загробной жизни или прикидывается? Давеча он мне сказал: в стране честных людей у берега был пришвартован ялик, никому не принадлежавший; но никто не знал, что он никому не принадлежит; мнимая же его принадлежность кому-то делала его невидимым для всех. И он случайно в него сел… Я прижму его к стенке… Посулю 300, нет… 400 франков его зятю, и он оставит нас наедине подольше… В конце концов, Фальтер еще ходит по земле, и это легче, чем свидеться с потусторонним миром, — мысли бежали по кругу, не давая Синеусову уснуть.

II

Утро еще не успело протереть свои заспанные глаза, как Синеусов, преодолев пешком приличное количество верст, уже стоял на пороге маленького кирпичного домика и настойчиво стучал в дверь. Послышались встревоженные шаги, и дверь распахнулась. Длинноносый зять сумасшедшего провидца Фальтера с недоумением взирал на Синеусова.

— Доброе утро. Мне надо срочно увидеть Адама Ильича, — задыхаясь, зачастил Синеусов. — Дело крайней важности. Я вам заплачу. Скажите, сколько.

Нос зятя будто бы еще больше заострился, и он сухо произнес:

— Он умер. В прошлый вторник. Вы разве в газетах не читали?

— Умер?!. Как умер?! — Синеусов в полном замешательстве попятился назад и чуть не упал со ступеньки.

— Вот так. Слабое здоровье, знаете ли.

— Значит, я опоздал… Значит, и он тоже… — Синеусов зашатался из стороны в сторону, как пьяный.

Зять Фальтера, напоминающий своей долговязой сутулой фигурой вязальный крючок, торчал в проеме дверей и молчал.

— Кто там пришел? Завтрак стынет, — раздался грубоватый голос его жены из глубины комнаты.

— Это господин Синеусов… Изволите с нами позавтракать, господин Синеусов? — учтиво произнес зять.

— Унес… унес тайну с собой… Разгадку тайны мира…

— Простите?

— Он ничего не оставил? Какие-то записи? Черновики? Хоть что-то? — Синеусов с надеждой в глазах смотрел на зятя.

— Оставил?… Да нет вроде. Хотя постойте… Мария Павловна, там где-то была картина. Не помните?

— Помню. А как же. Сейчас, — Мария Павловна, тяжело ступая, прошествовала за спиной мужа, чем-то пошуршала в соседней комнате и вышла к порогу, протягивая Синеусову его же картину с изображением туманного острова.

— Адам Ильич просил извинить его. Взял ненароком, да все забывал вам отдать, — неожиданно сконфуженно произнесла она.

— Ультима Туле? Когда же он взял? Не понимаю…

— Покорнейше просим простить. Адам Ильич прихватил, когда был последний раз у вас, а мы и не заметили. Просил вам передать и… кланяться.

Синеусов растерянно взял картину в руки:

— Просил передать?

— Да. Да… Вы нас извините. Нам уже пора… Заходите в гости как-нибудь на чашечку чая… Всего доброго, — Мария Павловна торопливо закрыла перед Синеусовым дверь, чуть не прищемив нос собственного мужа.

— Всего доброго, — еле слышно ответил Синеусов в закрытую дверь и войлочными нетвердыми ногами спустился с крыльца.

Мария Павловна подтолкнула замешкавшегося у дверей мужа по направлению к столовой и проворчала:

— Стащил, чтобы на обратной дороге мух отгонять, а мы за него краснеем.

Синеусов в полной растерянности побрел прочь. Он крепко сжимал обеими руками свою картину, как потерпевший кораблекрушение цепляется за тонкую дощечку в бушующем море. Пришвартовавшись, наконец, к первой попавшейся скамеечке, он уставился на собственную работу. Остров, окутанный дымкой, был на редкость хорошо выписан и притягивал взгляд, уводя его в потаенную глубь, будто бы приглашая раскрыть свою тайну.

— Просил передать и кланяться… — прошептал Синеусов. — Это послание от Фальтера… Подсказка, — он в смятении потер подбородок, взлохматил волосы и вдруг громко произнес:

— Я должен туда поехать. Они оба ждут меня там, — он вскочил и почти побежал по направлению к дому, еле слышно бормоча: — Самая северная из обитаемых земель. Край света… Архангельск? Мурманск? Острова в Баренцевом море? Соловецкие острова?… На месте разберусь.

Рассчитавшись с хозяйкой пансиона и договорившись с ней, что она подержит его вещи в чулане, пока он не вернется, Синеусов спешно собрал в саквояж самое необходимое и, не медля ни минуты, отправился на вокзал.

III

Синеусов занял место у окна в купейном вагоне. Свой небольшой саквояж он поставил в ноги. Путешествие на край земли начиналось довольно комфортно. Хотя сам Синеусов был мыслями далеко, быть может, уже на подступах к заветному Острову, тело его не могло не отметить мягкости сидения и благодушного пофыркивания паровоза, врывающегося вместе со свежим ветром в открытое окно. Никто к нему больше не подсел, поезд тронулся, и он вскорости задремал, склоняясь тяжелой головой себе на грудь. Поезд мчался, и Синеусову снились мелькающие по обеим сторонам прибрежные пейзажи — лазоревая мозаика моря за причудливо переплетенной растительностью. Интервалы между деревьями вдруг стали увеличиваться, можно уже было различить подробности пляжа в преддверии уходящей за горизонт синевы. Поезд, наконец, остановился, сильно качнув пассажиров вперед. Синеусов дернул головой и вскинулся, часто моргая сонными глазами. Перед ним сидели его жена и Фальтер, а между ними — щуплый мальчонка в матросском костюмчике, лицом очень похожий на Синеусова в детстве. Их бледные вытянутые лица, молчаливая неподвижность фигур и пронзительная свежесть воздуха вызвали у Синеусова смертельную оторопь. Он вытаращил в ужасе глаза.

— Что с вами? — произнес вдруг совсем не фальтеровским, а довольно тонким голосом господин напротив, и картинка распалась: фигуры обеспоко-енно зашевелились, лица их стали выпуклыми в розоватых отблесках садящегося за горизонт солнца, и Синеусов, приходя в себя, отметил совершенно очевидную непохожесть женщины на его жену, худощавого господинчика — на Фальтера, а мальчика — на себя.

— Фу ты! Привиделось, — выдохнул Синеусов, — прошу меня извинить… Не слышал, как вы подсели… Со сна… — Он что-то еще пробормотал себе под нос и сконфуженно, бочком, стал пробираться мимо попутчиков в тамбур.

Дни скакали галопом. Синеусов упорно продвигался на север. Сменялись поезда, становясь все менее нарядными, все более ветхими и натужно пыхтящими, будто ухудшающиеся с каждым разом копии, снятые с того первого жизнерадостного ривьерского поезда. Публика вокруг тоже претерпевала изменения. Все больше попадалось солдат, арестантов и подозрительного ви-

да типов, похожих на контрабандистов. Синеусов и сам слабо напоминал того плотного мужчину с аккуратными усиками, который отправился в путь. Он изрядно пообтрепался. Подбородок и щеки его заросли колючей щетиной. Взгляд потерялся. Холеные руки художника обветрились и загрубели. Прекрасное позднее лето постепенно линяло и отступало под натиском промозглой стужи. Пальто, извлеченное из разом похудевшего, заострившегося углами вслед за хозяином саквояжа, неряшливо висело на его высохшей фигуре. Он замкнулся в своем мрачном уединении и совсем уже не замечал вокзальной суеты, хриплых криков носильщиков, разговорчивых попутчиков и орущих младенцев напротив. Ночевал он где придется: если не в поезде, то на лавочке на вокзале. Стремление к комфорту у него совершенно исчезло. Ему даже не приходило в голову в межпоездные интервалы отправиться на поиски какой-нибудь скромной гостинички с почти горячей водой из свистящих труб и кроватью на шатких ножках. Он споласкивал лицо и чистил зубы в привокзальных уборных, но и это делал чисто автоматически. Он совсем позабыл, что бывали у него дни, наполненные шуршанием утренней газеты, ловкими движениями белых маленьких ручек его жены, наливающих ароматный кофе в фарфоровую чашку; солнечными пропыленными лучами, прорезающими насквозь его мастерскую; запахом красок от первых густых мазков по девственно отгрунтованному полотну; неспешными прогулками по набережной под ручку. Все это было сном, даже и не ему приснившимся. Его же нынешние сны были все сплошь серо-черными. Он по-прежнему затравленно искал в них свои руки, хотя уже не мог вспомнить, для чего. Однажды он обнаружил пропажу саквояжа и никак не мог сообразить, как давно это случилось. У него было ощущение, что кто-то вырезал гигантскими ножницами изрядный кусок времени, и теперь эти острые неровные края полосовали, как бритвы, его измученную память. Он все ехал куда-то по инерции, отчаянно пытаясь вспомнить цель своего бесконечного путешествия.