Пушкинский Лицей

Поклонись и другим нашим. Надеюсь, что ты бываешь у Модеста Андреевича. Малиновский им не нахвалится: а правду сказать и других скотов-братцев не ругает и напечатал мне препыш-ную им похвалу, не исключая даже Юдина, который успел заслужить опять титул друга его, только не мог ничего сказать о Мартынове и Бегребнице2, без слуху будто бы пропавших.

Прощай. Кончается лист, приходит время к отправлению почты - и я по-прежнему остаюсь

весь твой Владимир Вольховский. Надеюсь, что получу от кого-нибудь реляцию о 19-м октября.

Пущин - родным и Е. А. Энгельгардту (Из Сибири)3

Из письма Jeannot* к сестрам 1827^

... 13 декабря. Пишу роковое число и, невольно забывая все окружающее меня, переношусь к вам, милые сердцу моему.

1 Здесь - надо думать - В. разумеет Ф. Ф. Матюшкина, употребляя его лицейское прозвище. К. Г.

2 Под этим лицейским прозвищем (в первом лиц. журн. "Вестник" он назван "Гре-бениц") разумеется барон Пав. Фед. Гревениц (род. 1798, ум. 1847); он служил в Минист. Иностр. Дел и был директором архива М-ства. См. о нем Грота, "Пушкин" и пр., стр. 188. К. Г.

3 Помещаю здесь несколько писем И. И. Пущина, а именно к бывшему директору Лицея Е. А. Энгельгардту (с семьей которого он был в тесной дружбе и с которым переписывался до конца). Это - самые давние письма из сохранившихся. Три из них были мною напечатаны в моей статье об И. И. Пущине. ("Истор. Вестн.", 1905 г., авг., стр. 432-435), где сообщены еще подробности о переписке Пущина с друзьями и родными из Сибири, но ввиду их интереса и для полноты настоящего маленького собрания писем товарищей Пушкина я не могу не перепечатать их здесь. К этой переписке я надеюсь еще вернуться в другой раз.

4 Так звали И. И. семья Энгельгардтов и товарищи в Лицее.

5 Письмо сохранилось в копии Энгельгардта.

127

Много успел со времени разлуки нашей передумать об этих днях, - вижу беспристрастно все происшедшее, чувствую в глубине сердца многое дурное, худое, которое не могу себе простить, но - какая-то необыкновенная сила покорила, увлекала меня и заглушала обыкновенную мою рассудительность, так что едва ли какое-нибудь сомнение - весьма естественное - приходило на мысль и отклоняло от участия в действии, которое даже я не взял на себя труд совершенно узнать, не только по важности его обдумать. - Ни себя оправдывать этим, ни других обвинять я не намерен, но хочу только заметить, что о пагубном 14 декабря не должно решительно судить по тому, что напечатано было для публики. - Будет время, когда-нибудь, что несколько пояснится это дело для многих, которые его видят теперь, может быть, с другой точки. Я скажу вам только, что вникая в глубину души и сердца, я прошу Бога просветить меня и указать мне истину. Е. А.1 принимает только: хорошо и худо; поэтому я обвиняю себя безусловно; то, что мы сделали, перед законом - худо, мы преступники, и постигшая нас гибель справедлива. Но, признавая пагубные последствия наших необдуманных начинаний, я не могу не надеяться на того Судию, который судит не по тому, что делают слабые, слепые смертные, а по тому, что хотят они делать. Он нам судия!.. Он, поддержавший меня поныне, даст мне силу перенести участь, которая в отдаленности кажется ужаснее, нежели вблизи и на самом деле. Меня здесь мучит только ваше обо мне горе меня мучит слеза в глазах моего Ангела-Хранителя, который в ужасную минуту моей жизни, забывая о себе, думал еще спасти меня. Простите, Е. А., простите родные, все, то горькое горе, которое я навлек на вас. Не осудите только прежде свидания со мною, не здесь - так там. Да, я буду с вами там, я буду с вами, родные, безвинные на сем мире; я буду с Вами, Е. А., и Вы меня примете опять. Нет, не опять, вы меня никогда из сердец ваших не отдалили; я в них - нашу связь, нашу любовь, нашу дружбу - ни приговоры светских судилищ, ни 7.000 верст, ничто не расторгнут; эта связь простирается и за нынешнюю мою могилу в Чите и за последнюю могилу, которая меня отсюда освободит. - Прощайте, родные, прощайте, Е. А. - Простите, простите!..

Т. е. Егор Антонович Энгельгардт.

128

Пущин - Энгельгардту1

Иркутск, 14 декабря 1827.

Вот два года, любезнейший и почтенный друг Егор Антонович, что я в последний раз видел вас, и увы! может быть в последний раз имею случай сказать вам несколько строк (sic) из здешнего тюремного замка, где мы уже более двадцати дней существуем. Трудно и почти невозможно (по крайней мере я не берусь) дать вам отчет на сем листке во всем том, что происходило со мной со времени нашей разлуки - о 14-м числе надобно бы много говорить, но теперь ни место, ни время, и потому я хочу только, чтобы дошел до вас листок, который верно вы увидите с удовольствием; он скажет вам, как я признателен вам за участие, которое вы оказывали бедным сестрам моим после моего несчастия, - всякая весть о посещениях ваших к ним была мне в заключении истинным утешением и новым доказательством дружбы вашей, в которой я, впрочем, столько же уверен, сколько в собственной нескончаемой привязанности моей к вам. - Эти слова между нами не должны казаться сильными и увеличенными - мы не на них основали нашу связь, потому я смело их пишу, зная, что никакая земная причина не нарушит ее; истинно благодарен вам за утешительные строки, которые я от вас имел, и душевно жалею, что не удалось мне после приговора обнять вас и верных друзей моих, которых прошу вас обнять; называть их не нужно - вы их знаете; надеюсь, что расстояние 7 тысяч верст не разлучит сердец наших. Я часто вспоминаю слова ваши, что не трудно жить, когда хорошо, а надобно быть довольным, когда плохо. Благодаря Бога, я во всех положениях довольно спокоен и очень здоров - что Бог даст вперед, при новом нашем образе жизни в Читинской, что до сих пор от нас под большим секретом, и потому я заключаю, что должно быть одно из двух: или очень хорошо, или очень дурно. - Тяжело мне быть без известий о семье и о вас всех - одно сердце может понять, чего ему это стоит; там я найду людей, с которыми я также душою связан, - буду искать рассеяния в физических занятиях, если в них будет какая-нибудь Цель; кроме этого буду читать сколько возможно в комнате, где

1 Собственноручное письмо И. И. Пущина.

5 Зак. 689 129

живут, как говорят, тридцать человек. Не знаю, как и где вас вообразить; при свидании с родными я узнал, что вы с Фрицом тогда были в Финляндии, и мне кажется, что вы теперь там поселились, но зачем, сам не знаю. Теперь же вся ваша семья пристроена, и Воля, который теперь большой Владимир, верно уже государственный человек. - Если эти строки дойдут до вас, то я надеюсь, что вы, если только возможно, напишете мне несколько слов. Если родные имеют право писать к нам, то и вам правительство не откажет прибавить несколько слов, - для меня это будет благодеяние. Где и что с нашими добрыми товарищами? Я слышал только о Суворочке1, что он воюет с Персианами - не знаю, правда ли это, - да сохранит его Бог и вас; доброй моей Марье Яковлевне3 целую ручку. От души вас обнимаю и желаю всевозможного счастья всему вашему семейству и добрым товарищам. Авось когда-нибудь узнаю что-нибудь о дорогих мне.

Ваш верный J. Рои..,

Пущин - Энгельгардту3

Чита, 14-го марта 1830г.

На днях получил доброе письмо ваше от 8-го Января, почтенный, дорогой мой друг Егор Антонович! Оно истинно меня утешило и как будто перенесло к вам, где бывал так счастлив. Спасибо вам за подробный отчет о вашем житье-бытье. Поцелуйте добрую мою М. Я. и всех ваших домашних: их воспоминание обо мне очень дорого для меня; от души всех благодарю. - Об себе я ничего особенного не имею вам сказать, могу только смело вас уверить, что каково бы ни было мое положение, я буду уметь его твердо переносить, и всегда найду в себе такие утешения, которых никакая человеческая сила не в состоянии меня лишить. Я много уже перенес и еще больше предстоит в будущем, если Богу

1 В. Д. Вольховский.

2 Жена Е. А , рожденная Витекер (Whitaker), ум. 1858 г.