Русская жизнь. Добродетели (ноябрь 2008)

III.

«- Я решительно ничего не боюсь, - отвечал лис. - Однако лет десять тому назад, когда я был по ту сторону горы, я как-то украдкой поел на полевой меже, и вдруг явился какой-то человек в широкой шляпе, с орудием, искривленным на конце, в руках, - и чуть было не убил меня. До сих пор еще его боюсь» (Пу Сун Лин. «Рассказы Ляо Чжая о чудесах»).

Каждый человек для другого человека учитель (это мне тоже одна китайская чернобурка сказала). Я недавно лишний раз в этом убедился. - Будешь любить меня? - спросил лис. - Буду, - ответил путник.

А потом передумал.

Тут лис и взбесился.

Спасибо - за науку.

…Долго себе кусал пятый хвост, до неба скакал и высокими деревьями оборачивался (есть у него такая привычка: умеет навести морок). Фальшивой луной в небе висел.

Уж насколько казалось был лис просветленный, не первый уже хвост на себе таскал, а тут совсем распоясался. Ибо такая черная злоба его душила, что даже ночью случайно кошечку (которая привыкла с ним спать, сирота несчастная) придавил за шею и не отпускал. Пока кошечка со страху не описалась. Только тут и опомнился. Что ж это за любовь такая, что если мне отказали в любви (пусть и пообещав), то я так на бедной животине сублимируюсь? (А дали бы право - и самого виновника не пожалел бы: убить не убил бы, а жизнь попортил бы.)

А вот такая и есть эта любовь… Обычная. Человеческая. Про которую песни поют и стихи пишут. О которой в каждом уютном черно-розовом интернет-дневничке мальчики и девочки разного возраста тоскуют и плачутся.

Когда любой человек (в которого ты якобы влюблен) тебе не лис, товарищ и брат, а подспорье, функция и театральный задник. А иначе - откуда это унижение: «отказ от моей любви»? Разве отказавшись от меня, меня можно унизить?

Можно.

…отчего же так душно, - спросила лиса однажды у одного человека на «Одноклассниках» (есть такой милый человечий загончик).

- А оттого и душно, - ответил он, - что ты и не ты вовсе, а какой то крантик в чьей-то судьбе, и это уже невозможно терпеть. Потому что нужно дышать. - Потом помолчал и добавил: - крантик ведь еще и потому, что часто тебя не видят тем, кто ты есть на самом деле, - а придумают какой-то образ и живут с ним. А ты ходишь по ночам, куришь на балконе, а она спит и ей снится, что у нас дети.

Кстати, о детях. Они у нас, кстати, тоже - есть.

IV.

«Мальчик, слыша, как мать смеется или говорит, всякий раз быстро вскакивал и зажигал огонь…Это у всех домашних вызывало признание его храбрости. Однако его игры стали какими-то непутевыми. Целыми днями он изображал каменщика и накладывал на окно кирпич и камни. Его останавливали - не слушался, а если кто-либо уносил хоть один камень, так он катался по полу и капризничал» (Пу Сун Лин. «Рассказы Ляо Чжая о чудесах»).

… Я все хочу спросить, дорогие мама и папа. А также все остальные мои родители… Я вас звал? Я вас искал? Нет. Я просто бежал по пашне. Все, что я хотел получить (мечтал, надеялся) - не получил. Мышь ускользнула, жаворонок не дался. Вы же ступили на землю, увидели меня и спросили: хочешь быть со мной? - Нет, честно ответил я. И все закрутилось.

Вы говорили, что любите меня. Я молчал. Вы говорили, что любите меня всего (но при этом менялись в лице, если я говорил про жаворонка или про мышку, потому что вы видели меня торговцем или солдатом, но никак не юным натуралистом), я же принимал вас со всеми вашими родственниками и даже старой чужой бабкой. Когда я вернулся в 16 лет с синяком на шее, папа меня ударил. Потому что он знал, что этот синяк не от девочки Ляли. И даже не от тетушки Люси (Бао-дай). И синяк - горел как огонь. И все смотрели на меня косо. И так было всегда.

Иногда я загрызал на летнем отдыхе куру, и меня опять били.

В принципе куру мне было жалко.

Но это было выше меня.

…Вы говорили: любить - это значит любить полностью. А любили - на четвертинку. (Я же, не обремененный любовью, - смотрел на вас зорко и прощал вашу манеру любить кого угодно в моем обличье - кроме меня самого. И даже - по-своему был к вам привязан.)

Иногда я лежал на припеке, свернувшись калачиком и пытался дотянуться носом под свой воображаемый первый хвост.

Тогда меня уже били всей деревней.

…Каждый из вас имел семью, детей, второго какого-нибудь человека, люди сильно любят иметь двойников, свои половинки, составлять одно целое («…он мне как сиамский близнец, - говорили вы? Отлично. Можно я заведу такого же? Нет? Я так и думал), я же был всегда - постоянно - третьим.

Поэтому когда мои родители постарели, я не смог уйти от них.

Я тосковал на закате о фальшивой лисьей луне и какой-то не давшейся мне лесной любви, вы на закате тосковали обо мне. Вам стоило только протянуть руки - и вот оно ваше счастье. Мне вообще не нужно было тянуть свои руки и лапы, у меня на руках и лапах были вы, и вы плакали. Если я говорил, что собираюсь уйти от вас, вы плакали громче. Я оставался.

У вас было все, у меня - ничего. Только терпенье.

Поэтому я ушел на сто вторую китайскую войну - и там меня наконец-то убили.

- Расскажи мне все. Мне важна твоя честность. Где ты был на рассвете?

- Кур жрал.

- Не лги мне. Мне это нужно, чтобы я мог жить.

- А мне нужно, чтоб жить, не говорить тебе ничего. Может, если я скажу - я рассыплюсь в дорожную пыль, стану сброшенной мертвой шкуркой? Так уже было - с одной лягушкой. Все очень плохо кончилось. Для нее. Почему же твоя жизнь важнее моей?

- Потому что я люблю тебя…Нет, все равно скажи.

Отлично.

Отлично даже не то, что нам всем невыносима чужая настоящая жизнь (хотя мы и говорим: «Мне главное, чтоб ты был просто честным со мной, я смогу все пережить», а не можем пережить даже молчания), а то, что даже такую жизнь - при всей ее для нас невыносимости - мы хотим у другого отобрать, узурпировать, присвоить. Загнать в наши общие разговоры, обмусолить, исплакать, убить, сделать затхлой (его виной, нашей якобы великодушной, терпеливой мукой). Спрятать в баночку, поставить в подвал, налепить резиновым клеем этикетку «Его честность 2008, октябрь, перламутровое утро». Вместо того, чтобы просто закрыть на другого человека глаза.

И любить его бескорыстно. Почти не видя.

И кто- то еще после этого говорит, что можно любить -сильнее?

V.

Лиса-оборотень, привлекая чистого сердцем (разделив ложе с ни разу еще не источавшим из себя мужской силы, она бы приворожила его к себе и сочеталась с ним брачными узами, чтобы обрести бессмертие), обольстила шайку грабителей, чей старший главарь хотел сделать ее своей женой, но та полюбилась и второму главарю, и третьему, и четвертому, да и многим другим. Они стали ссориться между собой, никак не могли сговориться и потому решили привязать ее к большому дереву, а сами куда-то скрылись. Пять дней и пять ночей терпела она невыносимые муки, будучи верхней частью тела привязанной лианами к стволу огромного дерева, а нижней частью закопанной в землю. В лесу она умерла с голоду через несколько дней, а то и через полмесяца, но после этого душа ее благополучно переселилась в царство теней. («Путешествие на запад»).

В самый короткий день в году, в день зимнего солнцестояниия, мне исполнится сорок лет.

И у меня нет сил ждать еще десять, чтобы превратиться в человека.

У меня вообще больше нету сил ни в кого превращаться.

Ни в мальчика, ни в девочку, ни в женщину, ни в мужчину, ни в говорящего с Небесами, ни в старика, ни в ученого. Меня загнали в нору - из которой я могу только скалиться и лаять (впрочем, и лаять я уже не могу, только глухо ворчать оттуда - и защищаться: приседая на задних лапах, мордой к входу в нору, задом к глухой земляной стенке, - защищаться до последнего).