Беспамятство как исток (Читая Хармса)

И наконец, "невнятица" из "Москвы", бессмысленное "Шишнарфнэ" из "Петербурга" -- это те формы языкового лепета, которые сопровождают падение или переход из одного пространства в другое. Язык регрессирует до полного коллапса смысла, на предсмысловую стадию, когда слово еще не связано с памятью или, скорее, функционирует как разрушитель памяти44.

Коллапс языка, как я уже отмечал, выражается в размывании позиции субъекта дискурса, "я" начинает блуждать. И это блуждание отражает переход от одного измерения к другому, от плоскости к глубине например. Происходит повторение ситуации встречи, о которой

__________________

43 Белый Андрей. Петербург. С. 296-298.

44 Шишнарфнэ -- это слово, как бы забывшее свое происхождение. По мнению Омри Ронена, это слово взято из газетной рекламы "персидского порошка" против тараканов. На рекламе значилось по-французски -Enfranchise, превратившееся в Энфраншиш, а затем перевернутое в псевдоперсидское Шишнарфнэ. См.: Bely Andrei. Petersburg / Translated and annotated by Robert A. Maguire and John E. Malmstad. Bloomington: Indiana University Press, 1978. P. 346--347. Белый подвергает французские слова трансформации и "переводу", коды которых вытеснены из памяти. Речь идет, по существу, о некой амнезической криптографии. ШИШнарфнэ -- такой же след амнезии, забытого генезиса, как пять ШИШек на голове хармсовского персонажа. Имя это, как и шишки, -- знак дефигурации.

Падение 95

Марен говорил как о ""скачке" от взгляда одного у окна к дискурсу другого, того, кто там проходит, от "он" к "я"..."45

Эта ломка дискурса хорошо видна на примере финальной сцены "Крестовых сестер" Алексея Ремизова, где Маракулин выбрасывается из окна. Сцена сначала строится как детальное описание ощущений Маракулина, кончающееся падением:

И вот перепорхнуло сердце, переполнилось, вытянуло его всего, вытянулся он весь, протянул руки -- -

И не удержавшись, с подушкой полетел с подоконника вниз... И услышал Маракулин, как кто-то, точно в трубочку из глубокого колодца, сказал со дна колодца:

-- Времена созрели, исполнилась чаша греха, наказание близко. Вот как у нас, лежи! Одним стало меньше, больше не встанешь. Болотная голова. Маракулин лежал с разбитым черепом в луже крови на камнях на Бурковом дворе46.

Повествователь сначала буквально сливается с Маракулиным, но падение его оказывается как бы отпадением от рассказчика и самого себя. Маракулин выпадает в "колодец". Падение задает дистанцию, и вместо голоса повествователя издалека приходит "чей-то" голос.

Маракулин продолжает фиксировать ощущения в то время, как для рассказчика уже он мертв. Расслоение пространственное выливается в расслоение временное. Голос, доносящийся издалека, из колодца, доходит уже не к телу Маракулина, а как бы к его душе, от тела отлетающей. Расстояние от рассказчика -- это и расстояние души от тела. Вся ситуация падения строится на разломе ясного соотношения дискурсивных ролей -- кто пишет, кто говорит, кто слышит. Разлом этот проходит через чередование-смену пассивного и активного.

Мандельштам также соединяет падение с синтаксической ломкой речи, "враньем", путаницей ролей, невнятицей47. В "Стансах", однако, где он упоминает собственный прыжок из окна в порыве безумия, прыжок восстанавливает расслоение, распад мира, преодолевает "кутерьму" да "враки", собирает "я" воедино: "Прыжок -- и я в уме".

_________________

45 Marin Louis. Lectures traversieres. P. 219.

46 Ремизов А. М. Избранное. М.: Худлит, 1977. С. 311.

47 Сначала в январе 1925 года:

Жизнь упала как зарница,

Как в стакан воды ресница,

Изолгавшись на корню

Разве кошка, встрепенувшись,

Диким зайцем обернувшись,

Вдруг простегивает путь,

Исчезает где-нибудь...

Как дрожала губ малина,

Как поила чаем сына,

Говорила наугад, Ни к чему и невпопад...

Как нечаянно запнувшись,

Изолгавшись, улыбнувшись...

(Мандельштам О. Э. Соб. соч. Т. 1. М.: Терра, 1991. С. 147)

96 Глава 3

Ситуация, разрешаемая прыжком, подобна галлюцинации Шишнарфнэ у Белого. Она также связана с расслоением "я". Надежда Мандельштам так описывает мандельштамовские галлюцинации времен "прыжка":

Они ощущались не как внутренний голос, а как нечто насильственное и совершенно чуждое. Он [Мандельштам] объяснял, что голоса, которые он слышит, не могут идти изнутри, а только извне: не его словарь. "Этого я не мог даже мысленно произнести" -- таков был его довод в пользу реальности этих голосов48.

Прыжок лишь отчасти снимает эту остроту расслоения, Мандельштам как бы падает в самого себя, оставляя "чужое Я" на подоконнике49 . Но в обоих случаях речь идет о состоянии некоего распада инстанции, порождающей дискурс, синтаксического надлома.

Ситуация падения, выпадения, встречи вписывается в структуру речи, которая может пониматься как разнообразие встреч предиката с объектом, "темы" и "ремы". Само слово "падеж" включает в себя этот оттенок падения. Хайдеггер так описал первоначальное существо греческого падежа -ptosis или enklisis:

Слова ptosis и enklisis означают падение, опрокидывание, наклон. Это предполагает отклонение от стояния вертикально и прямо50.

Это состояние стояния (im Stand bleiben), по мнению Хайдеггера, понималось греками как бытие, как присутствие и одновременно как пред-стояние и предоставление. Стояние предполагает наличие формы, то есть некой границы, а потому пред-стояние как пред-ставление -- это также и само-презентация, явление видимости -- эйдоса. У греков само слово может "стоять", пред-стоять, а потому как бы быть видимым:

На письме разговорная речь является, чтобы стоять. Язык есть, то есть стоит в письменной форме слова, в письменных знаках, буквах, grammata. Соответственно грамматика представляет язык в бытии. Но в потоке речи язык вытекает в непостоянное51.

Падеж -- это как раз такое выпадение стоящего в непостоянное, энтелехии в фюсис.

Форма окна -- монограмматической, вневременной конструкции -- позволяет тексту Хармса как бы "стоять", если использовать хайдеггеровский лексикон, не выпадая в речь, не вытекая в непостоянное.

_________________

48 Мандельштам Надежда. Воспоминания. Paris: YMCA-Press, 1982. С. 69.

49 В ситуации прыжка это выпадение из "чужого Я" выражается в выпадении из собственного пиджака (визитки Парнока, "шинели").

Вдова вспоминала: "Он вывернулся из рукавов и рухнул вниз, и я услышала шум падения -- что-то шлепнулось -- и крик... Пиджак остался у меня в руках" (Мандельштам Надежда. Воспоминания. С. 63). Хочу вновь обратить внимание на признаки синтаксического слома в описании: "Он вывернулся...", "что-то шлепнулось"... Мандельштам трансформируется в падении из "он" в "что-то".

50 Heidegger Martin. An Introduction to Metaphysics. New Haven; London: Yale University Press, 1959. P. 59.

51 Ibid. P. 64.

Падение 97

Коллапс линеарности в монограмме -- это форма беспамятства, из которой дискурс выпадает в темпоральность. Именно в форме окна язык дается как видимое, как эйдос, он пред-стоит и представляет себя. Он буквально является графом -- видимым абрисом. Поток речи размыкает эту вертикаль "бытия" в непостоянство становления, форма падает в падеж, в ptosis, в enklisis. Одновременно складываются синтаксические связи, соединяются между собой "тема" и "рема". Происходит встреча, выражающая непостоянство речи, в которой субъект и объект находятся в некой опасной нестабильности.

11

Падение в таком понимании отсьыает нас к догалилеевской физике, к представлениям о динамике времен Аристотеля. Пол Фейерабенд так сформулировал смысл эпистемологической реформы Нового времени относительно концепции движения:

...метод Галилея резко сузил содержание динамики. Аристотелевская динамика была общей теорией изменения, включающей перемещение в пространстве, качественные изменения, возникновение и уничтожение, она также подводила теоретическую базу под теорию колдовства. Динамика Галилея и его последователей имеет дело только с перемещением в пространстве, и при этом только с перемещением в пространстве материи52 .