Химия

8. Помните, ваше душевное здоровье и благополучие ваших близких — в ваших руках.

Будущее тюремной татуировки

В исправительном центре очень часто встречал людей покрытых татуировками, «пересиженные» зеки, в прошлом принадлежавшие к касте блатных, которые провели в лагерях 10–25 лет, иногда оказываются синими с ног до головы.

Наиболее популярные сюжеты, наряду с тиграми, пауками и памятными надписями про маму — это православная религиозная символика (иконы, купола церквей, кресты) и символика нацистская (свастики, не языческие или индуистские, а именно настоящий Hakenkreuz, надписи «Gott mit Uns», «мертвая голова», железные кресты). Иногда они забавным образом комбинируются, например «Gott mit uns» и лик православного Христа.

Пристрастие к этим двум сюжетам имеет вполне логичное историческое обоснование. В советские времена было трудно представить себе зло более абсолютное, чем нацизм. Человек, делавший себе татуировку со свастикой автоматически становился изгоем. Для того чтобы совершить подобный поступок в тюрьме, требовалась определенная смелость и сила воли, администрация крайне жестоко относилась к заключенным, покрывавшим себя нацистской символикой. То же можно сказать и о религии: она не находилась под таким уж жестким запретом, но не поощрялась. Быть верующим тоже было почетно, это подразумевало способность пойти против режима. Именно оттуда и пошли все эти иконы и купола, а отнюдь не от искренней религиозности, Христос советских зеков был скорее символом нигилизма, а не веры.

Сегодня нацизм продолжает восприниматься негативно, но он уже не является абсолютным и единственным пугалом, официальная идеология стала аморфной, у государства нет целей и нет врагов, а мыльные пузыри исторической памяти слишком уж ненадежны. Непонятно какая татуировка, Сталин или Бандера, окажется более звонкой пощечиной общественному вкусу. Религия же вообще, выйдя из подполья, стала доминировать, сегодня купола и иконы больше не воспринимаются как вызов системе, скорее уж отдают скучным конформизмом.

Весьма интересно, появится ли новая традиция зэковской татуировки, построенная на отрицаниях ценностей современного общества. Интересно представить, что бы это могло быть. Первым делом на ум приходит жесткий антипатриотизм и надругательство над государственными символами, нацизм больше не шокирует толком даже обывателя, горящий государственный флаг, как ни странно, будет восприниматься с большей агрессией.

Второй возможный мотив — безбожие. Церковников в зонах привечают, но при этом все понимают, что «верующие» зеки выгодны администрации, а религиозная пропаганда в местах заключения — инструмент контроля. Рано или поздно воинствующий атеизм должен войти в моду как один из атрибутов сопротивления режиму, но для этого потребуется несколько десятилетий. Альтернативой безбожию может стать язычество, в какой-нибудь радикально-антихристианской форме.

В России и в Белоруссии в зековской татуировке возможны какие-то диссидентские мотивы. Украина еще недостаточно тоталитарна, чтобы они обрели какой-то смысл, у нас еще вполне можно выйти на улицу и там громко и отчетливо произнести «Янукович — мудак, Януковича долой», и это не будет чревато особенными репрессиями. А вот у соседей для этого нужно иметь смелость. Еще лет пять, и русские зеки начнут бить себе портрет Путина, как раньше били Ленина (это отнюдь не являлось выражением любви и признательности к советскому строю, скорее завуалированной издевкой).

Наркомания — еще один возможный «контрсистемный» сюжет. Еще десять лет назад наркоманы как каста не пользовались в тюрьмах особым уважением и даже спали отдельно от «порядочных» (хотя были исключения и немало), сегодня же каждый второй, если не каждый первый зек — наркоман, и никто этого не стесняется. Еще пара десятков лет на эволюцию и листья каннабиса или шприцы могут стать неотъемлемым атрибутом тюремного боди-арта.

Секс в тюрьме

Слова «секс» и «тюрьма» редко употребляются в одном предложении. А если они и оказываются рядом, то, как правило, при пересказе щекочущих нервы обывателя легенд о гомосексуальных оргиях и изнасилованиях. Эта тема непременно всплывает в практически любом разговоре о местах заключения, но почти всегда рассматривается крайне поверхностно, на уровне желтой прессы. В то же время сексуальность является одной из основ тюремного фольклора и субкультуры, фактором, формирующим быт и отношения между людьми. Каста «опущенных» (обиженных, петухов) — не только и не столько жертвы изнасилований. Процесс формирования этой стигматизированной прослойки сам по себе является интересным социальным и психологическим феноменом. Как кривое зеркало, она отражает многие предрассудки и комплексы, свойственные иерархическому патриархальному обществу. На примере тюрьмы можно наглядно продемонстрировать, как из сексуальных ограничений рождаются квазирелигиозные табу, которые, в свою очередь, прямо влияют на межчеловеческие отношения и социальную структуру. Интересным является разительное отличие между сексуальностью в мужских и женских зонах: если в первом случае она носит ярко-выраженный социальный, то во втором — скорее рекреационный характер. В рамках этого текста будут рассматриваться, в первую очередь, мужские колонии, а под словом «заключенный» следует понимать именно «заключенный мужчина».

Нужно начать разговор с того, что заключенный не имеет права на секс. Это не входит в наказание и никак не обозначается в решении суда. Об этом не написано в Уголовном и Исполнительном кодексах. У тонущего человека никто не отбирает права на дыхание, он лишается его естественным образом — из-за воды попавшей в легкие. Право на секс отбирается наряду с правом на нормальный сон, еду и медицинское обслуживание. Но если соблюдения первых трех прав еще можно требовать законными методами, то секс воспринимается как некое излишество, причем излишество порочное.

Редкие свидания в местах лишения свободы происходят через стекло, по специальному телефону. Раз в несколько месяцев (в более мягких местах «ограничения свободы» — раз в месяц) возможно «длительное» свидание, длящееся несколько суток, оно проходит в специальной гостинице, расположенной при исправительном учреждении. Такое свидание можно получить лишь с близкими родственниками. Таким образом, единственный легальный способ заняться сексом для заключенного — это встреча с женой раз в три месяца. Разумеется, это возможно лишь если он женат. Отношения, не скрепленные печатью ЗАГСа, тюремное начальство не признает, и пообщаться со своей подругой наедине не получится. Слишком тесные объятия могут послужить причиной для дисциплинарного взыскания. Это одна из причин, по которым многие мужчины так часто спешат вступить в законный брак, лишь оказавшись за решеткой.

Но даже немногие счастливцы, которым семейный статус позволяет получать заветное длительное свидание раз в три месяца, все равно страдают от психозов, вызванных недостатком общения с противоположным полом. Даже переходя на более мягкий режим содержания (к примеру, в колонию-поселение после закрытой зоны) бывшие узники часто продолжают сохранять все те травмы и комплексы, которые были получены ими ранее. Причем часто дело даже не во времени пребывания в местах лишения свободы. Во многих случаях тюрьма является не причиной травмы, а лишь катализатором, позволяющим наиболее ярко проявиться деформированной сексуальности.

В тюрьме отчетливо проявляется традиционное для патриархальной культуры овеществление и одновременно с тем идеализация женщины. Женщина-вещь, женщина-сексуальный объект презирается, в то же время женщина-мать — священна. Согласно Традиции, мать следует уважать и любить, хотя на практике отношение к матери со стороны заключенного может быть вполне приземленным и потребительским. Часто она рассматривается лишь как источник передач и материальной помощи. Тем не менее, оскорбить ее или же публично продемонстрировать свое неуважение — недопустимо.