Тени в переулке (сборник)

Вернемся к Самохину. Все-таки нашлись трое лихих ребят, которые решили «побеспокоить» короля. Самохин жил на Остоженке, в старом добротном доме. Естественно, его квартира была на охране, но это мало смущало лихих ребят. Трижды они побывали в его квартире. Осмотрели все комнаты, кухню, ванную, но не нашли тайника.

Повезло им на четвертой ходке – в чулане обнаружили замаскированный сейф.

Был приглашен один из последних специалистов по сейфам Лазарев. Он осмотрел тайник и сказал, что замки работы знаменитого мастера Сергея Кротова, с подстраховкой, и тихо открыть их он не сможет, надо найти чертежи. Но Кротов умер в шестьдесят пятом году, и чертежи, естественно, исчезли.

Тогда лихие парни разыскали в Коломне старый сейф с замками Кротова, выкупили его и пригласили Лазарева. Тот разобрал замки, изучил систему секреток и подготовил инструмент. Работать он согласился за двадцать тысяч. Они опять вошли в квартиру, Лазарев вскрыл сейф и сразу ушел. Что было в нем, его не интересовало.

Лихие люди взяли все камни, но оставили один самый маленький. На развод.

Конечно, Самохин не пошел в милицию. Он поехал к «отбойщикам». Для них он был непререкаемый авторитет. И делом занялся бывший боксер, потом бывший милицейский опер, выгнанный из органов, Витя Полковник.

Однажды они получили информацию, что на катране вор-домушник Муха, проигравшись, рассчитывался камушками, более того, по пьяни трепался, что у него такого добра навалом.

Муху взяли у него дома на Переяславке, затолкали в машину и отвезли в Салтыковку на дачу. Там в подвале предложили ему все рассказать добром.

Муха объявил, что он авторитетный вор и всех их, волков позорных, порвет. Тогда включили утюг. Муха решил не испытывать судьбу и сдал подельников. С ними поступили так же. Камни, практически все, вернулись к королю.

Но история эта по агентурным каналам стала известна операм, и они взяли Самохина в разработку.

И он исчез. Куда сгинул – неизвестно. Больше его в Москве никто не видел. Правда, мне говорили, что встречали его в Варшаве. Все может быть.

Видимо, бывший бриллиантовый король не дожил до нашего времени, не повезло ему. А то, с его опытом тайных связей власти и криминала, стал бы он одной из самых значительных фигур российского истеблишмента.

Серебряные подсвечники для фронта

На улице было темно и холодно. Конец января сорок второго выдался морозным и ветреным. Двор завалило снегом, который шел всю ночь, и мы с мамой прокладывали тропинки в рыхлых сугробах.

Я шел, не обращая внимания на крепкий мороз, на то, что валенки постоянно проваливались. Шел, переполненный значимостью этого утра.

Мы спешили на пункт, где принимали ценности в Фонд обороны.

Когда, потопав по занесенным переулкам, мы вошли в искомый двор, то увидели вполне приличную очередь, такую же, как за продуктами в магазин.

Стояли мы долго. Очередь двигалась медленно, точно так же, как в орсовском распределителе. Она была практически однородной – женщины и старики.

Мама принесла в клеенчатой сумке единственные наши ценности – четыре серебряных подсвечника и карманные часы покойного деда, тоже из серебра.

Мне они очень нравились. На крышке, закрывающей циферблат, был искусно выгравирован охотничий сюжет.

Наконец подошла наша очередь, и мы попали в комнату, в которой за длинным столом сидели двое военных и несколько штатских. На столе стояли вещи, еще какие-то непонятные мне приборы. Когда мы подошли к столу, мама отдала сумку мне, и я выложил на стол все наше богатство.

– Спасибо, сынок, – сказал пожилой интендант второго ранга, – от Красной армии спасибо.

Он через стол протянул мне руку, и я пожал ее.

Горд я в этот момент был необычайно.

Они взвесили наше добро, и интендант выписал мне квитанцию, в которой было написано, что принято от ученика второго класса 127-й школы Хруцкого Эдуарда в Фонд обороны четыре серебряных подсвечника таким-то весом и серебряные часы с двумя крышками.

Эту квитанцию я показывал всем с гордостью, ведь она прямо указывала на мою причастность к обороне страны.

А потом в газетах появился портрет знаменитого пасечника Ферапонта Головатого. Он построил на свои деньги танк Т-34. В киножурналах показывали эскадрилью истребителей, деньги на их производство пожертвовали народные артисты Москвы.

Но все равно у меня в столе лежала заветная квитанция. Я отлично понимал, что из четырех подсвечников и часов самолет не соорудишь, но точно знал, что какая-то частица истребителя сделана именно из сданного нами серебра.

Я даже, глядя в кинотеатре «Смена» боевую кинохронику, узнавал этот самолет. Он был самый быстрый, и его летчик отличался немыслимой храбростью, и именно на его фюзеляже было больше всего звезд, показывающих количество сбитых самолетов.

Возможно, на нем летал Василий Сорокин, а может, один из братьев Глинка, а возможно, и сам Покрышкин.

И домыслы эти необычайно согревали мою мальчишескую душу. Тогда я еще не знал, сколько невероятных историй происходило с ценностями, сданными в Фонд обороны. Через много лет ко мне попали интересные архивные документы.

По количеству сданных ценностей для фронта московские районы разительно отличались. Больше всего сдавали жители Свердловского и Советского. Это был самый центр столицы, где проживал народ в общем-то, по меркам того времени, зажиточный.

Ценности собирались в районе, со спецконвоем отправлялись в госхранилище, где проходили первичную обработку. Камни вынимались из изделий, а серебро и золото шли на переплавку.

Восемнадцатого декабря сорок второго года ценности, собранные от граждан и предприятий Свердловского района, были сактированы, опломбированы, опечатаны и погружены в полуавтобус «форд». По тем временам полуавтобусом назывался предок наших нынешних рафиков.

Конвой был обычный. Водитель, милиционер, вооруженный наганом, старший по команде командир взвода Ерохин и два старших милиционера. У каждого кроме нагана была автоматическая винтовка СВТ.

В то время все молодые милиционеры дрались на фронте в составе бригад милиции, поэтому постовую и конвойную службу в городе несли или молоденькие девушки, или призванные из запаса весьма пожилые люди.

Пока принимали груз, пока его грузили, пока оформляли документы, стало темно. Но такое время вполне устраивало старшего конвоя. С наступлением темноты на улицы выходили вооруженные патрули военной комендатуры, усиленные милицейские наряды, специальные группы госбезопасности.

На лобовом стекле автобуса был установлен особый фонарь, который включали при встрече с патрулями, и те, заранее проинструктированные, без задержки пропускали спецтранспорт.

День выдался морозный, и вечером мороз дошел до двадцати пяти. Но старший конвоя не знал, что СВТ на морозе становится обыкновенной дубиной. Изобретение это давно уже было изгнано с фронта за свою чудовищную ненадежность и поступило на вооружение тыловых частей.

Винтовка эта со штык-кинжалом, рубчатым кожухом ствола и квадратным магазином производила впечатление только на парадах, что очень радовало легендарного маршала Клима Ворошилова.

Итак, конвой располагал тремя винтовочными стволами, а об их никчемности милиционеры еще не знали, и четырьмя надежными в любых условиях револьверами системы «Наган».

Когда машина въехала в Даев переулок, чтобы выскочить на Сретенку, а далее по прямой, узкий луч света маскировочных щитков вырвал из темноты въехавшую в сугроб военно-санитарную машину с красным крестом на боку и лежащего поперек узкой от света мостовой человека, обмотанного бинтами.

– Остановимся, старшой? – спросил Ерохина шофер. – Санитарка все же, раненому, помочь надо.

– Выполняй инструкцию, – строго ответил Ерохин и на всякий случай вытащил из кобуры наган.

Водитель притормозил и медленно, стараясь не задеть, начал объезжать лежащего человека.