Тайная история творений

Таковы в самых общих чертах физико-географический портрет и гидрологическая история жизни Бренты.

Жизнь речки в русской литературе началась в 1823 году. Брента и здесь потекла с вершин. Высокогорным озером-источником была для нее XLIX строфа первой главы “Евгения Онегина”. В самом начале строфы Пушкин вдруг воскликнул:

В отличие от телесной, русско-литературная Брента имела канал в самом истоке. Название этого канала, который тянулся к Туманному Альбиону, хорошо известно – Байрон. Во время южной ссылки Пушкин читал в оригинале “Странствования Чайльд Гарольда”, где в XXVIII и XXIX строфах четвертой песни струились темные воды магической речки, отражавшие пурпур новорожденных роз, изменчивые краски заката и звезды венецианских небес. Оттуда, из байроновских строф, Пушкину ярко блеснуло само это имя – Брента (“The deepdyed Brenta”). Но было в его мечтательном восклицании и нечто такое, что выходило за рамки явления, называемого “байронизмом в русской литературе”. Была еще задорная, вдохновляющая уверенность – “нет, увижу вас”, – выраженная в пику всем обстоятельствам жизни, вовсе не сулившим монаршего (иного для Пушкина быть не могло) разрешения на выезд за границу, без которого, говоря словами “Путешествия в Арзрум”, нельзя было “вырваться из пределов необъятной России” и увидеть эту заведомо прекрасную Бренту, знакомую “По гордой лире Альбиона”.

Из пушкинской строфы, сообщающейся с байроновской, итальянская речка быстро потекла дальше по континенту русской поэзии.

В 1825 году Брента уже серебрилась и благоухала в первой строфе “Венецианской ночи” Ивана Козлова:

В том же году Брента еще раз появляется в пределах поэтического мира “вдохновенного слепца”, как называл Ивана Козлова Пушкин. Она заманчиво мерцает в стихотворении “К Италии”, посвященном Жуковскому – “Ты будешь зреть тех волн очарованье/ И нежный блеск над Брентою луны”, – и устремляется к новым мирам.

Пересекая в 1831 году владения музы Евдокии Ростопчиной, Брента из объекта безмятежного созерцания превращается в объект роскошно-томительного желания:

пишет Евдокия Петровна в стихотворении “Италия”. Достигнув другой “Италии” – стихотворения, сочиненного в 1839 году Владимиром Бенедиктовым, Брента вновь становится предметом чистого восторга, без примеси личностных побуждений:

В 1864 году река заворачивает в стих Петра Вяземского, который, побывав на берегах знаменитой лагуны (и, может быть, вспомнив там о великом друге), восклицает:

И наконец, в 1923 году речка обретает в русской литературе отдельное произведение, названное ее именем. Владислав Ходасевич заканчивает в немецком городке Сааров стихотворение “Брента”, начатое им в Москве за три года до этого. Эпиграфом к нему Ходасевич берет пушкинские строки: “Адриатические волны, / О Брента! нет, увижу вас…”. Стихотворение очень значительное. Ключевое в деле Бренты. Оно как бы подводит итог всем восклицаниям о Бренте и ставит беспощадный диагноз этой речке, которую Ходасевич, – это нужно отметить особо, – в отличие от Пушкина, видел:

Спустя сорок лет Набоков публикует в Нью-Йорке свой грандиозный четырехтомный комментарий к “Евгению Онегину”1 – результат “кабинетного подвига”, по выражению автора. В какую-то минуту этого подвига, длившегося пятнадцать лет (труд был начат в 1949 году), Набоков доходит до той строфы “Онегина”, где берет начало русско-литературная Брента. Он тут же вспоминает “Бренту” Ходасевича и отсылает читателя к “живительному шоку”, то есть к реальному образу Бренты, нарисованному поэтом. И всё. Дело можно закрыть.

Но дело не поддается такому халатному закрытию, – эта мысль подняла меня однажды, словно звонкий военный горн, с каменной плиты – моей полуденной постели близ Ponte vecchio – и заставила немедленно приступить к следственным действиям. Они продолжались несколько месяцев.

В разные сезоны, где пешком, где на автомобиле, я исследовал все течение реки от Альп до Адриатического моря и установил, что ни на одном участке и ни в одно время года ее нельзя сопоставить со стихотворением Ходасевича. В долине Вальсугана Брента обладает всеми характеристиками горной реки. Бурное течение, многочисленные пороги, гроты, пещеры, заводи, водопады, сияние водного потока – лазурного, аквамаринового, цвета альпийских небес – делают эту речку объектом природы столь впечатляющим, что о “живительном шоке” здесь нужно говорить в противоположном смысле. В пределах Вальсуганы река шокирующе красива. В районе Бассано дель Граппа, в зоне Верхней равнины, течение Бренты хоть и не столь стремительно, как в горах, но обладает затаенной мощью. Палладио не случайно спроектировал для Бассано деревянный мост – каменный, существовавший до 1525 года, Брента безжалостно снесла во время паводка, воспользовавшись твердостью материала. Весной, в период таяния снега в горах, река действительно приобретает здесь рыжий оттенок, но вместе с тем превращается в существо совершенно свирепое, которое не может называться “речонкой”. В остальное время она изумрудно-прозрачная, сверкающая – и вспыхивает ярко-белой пеной на перекатах. Выражение “лживый образ красоты” к ней можно применить здесь только насильственно, закрыв глаза. В пределах Средней равнины Брента не широка – но ее живописные излучины и прозрачные воды не вяжутся с образом мутной и неказистой речки. Между Падуей и берегами Адриатического моря, на Венецианской низменности, где развернута грандиозная и сложнейшая гидросистема, сложившаяся задолго до того, как Ходасевич написал свою “Бренту”, “звонкого имени” Брента в чистом виде (без определения) не существует. Брента здесь раздваивается. Это происходит в предместьях Падуи, у городка Стра. На юго-восток от него течет Brenta Cunetta, т е. Сточная Брента – та самая Брента, которая помимо своей воли уходит в Венецианский залив Адриатического моря по искусственному руслу, прорытому в 1858 году для предохранения лагуны от паводковых вод и наносов речного грунта. При определенной погоде Брента Кунетта может показаться “рыжей”, но ни при каких обстоятельствах ее нельзя вообразить “речонкой”. По ширине, особенно вблизи рукотворного устья в Кьодже, она сравнима с Доном в районе Ростова. Однако к “пурпурным розам”, к плаванию на гондолах, к “напеву Торкватовых октав”, к венецианским пышным празднествам – словом, к поэтическим явлениям, которые излучает город на островах лагуны, эта, так сказать, служебно-техническая Брента никакого отношения не имеет. К ним имеет отношение другая Брента – та, что течет на северо-восток от Стра в сторону лагуны и носит название Naviglio Brenta – Судоходная Брента. Именно она продолжает естественный путь Бренты, неестественно перекрытый в Фузине. Участок между Стра и Фузиной, где Навильо Брента регулируется системой старинных шлюзов, называется Брентской Ривьерой (Riviera del Brenta). Чтобы различить здесь “лживый образ красоты”, нужно устранить из поля зрения очень многое: более пятидесяти пышных дворцов и вилл, созданных на живописных берегах для венецианских патрициев великими архитекторами Италии, среди которых были Палладио, Скамоцци, Фриджимелика, Прети, а вслед за дворцами и виллами устранить регулярные парки, сады, цветники, скульптуры, причалы, расположенные вдоль медленно текущих вод, устранить гондолы, буркеллы, все нарядные корабли на водах и сами воды, разнообразно окрашенные фейерверком предметов и явлений, отраженных в них…