Повседневная жизнь американской семьи

— А почему это нельзя сделать будучи замужем?

— Нет, это невозможно. Ведь конкуренция очень велика. Чтобы сделать карьеру, надо бросить на нее все силы, массу времени. На работе надо полностью сосредоточиться. И потом — пойдут ведь дети...

— Дети, положим, могут образоваться и раньше, — говорю я, вспоминая их с Марком бледные лица и запавшие счастливые глаза по утрам.

— О, вот этого я боюсь больше всего. Аборт я делать не хочу, это против моих убеждений. Тогда придется готовить свадьбу.

— Послушай, Мэри, — я несколько удивлена такой рациональностью ее матримониальных планов. — Но, мне кажется, ты любишь Марка?

— Очень люблю. Мы постараемся найти работу поближе друг к другу, чтобы не тратить столько времени на езду.

— Но так ведь можно прожить всю жизнь...

— Нет, после 30 уже нельзя: позже трудно рожать, да и на здоровье ребенка это может плохо отразиться.

Добавлю к этому, что таких разговоров с разными людьми я вела много. И почти все они были похожи. Образованные девушки не только не рвутся замуж, наоборот — всячески оттягивают день свадьбы. Американка стремится сделать карьеру наравне с мужчиной, поскольку хочет быть от него независимой — и материально, и психологически. Иногда эта потребность в независимости приобретает совсем неожиданные черты.

На кафедре женских исследований в Мичиганском университете я вела семинар и предложила студенткам дискуссию на тему «Что такое семейное счастье?» К моему удивлению, девочки, так охотно включавшиеся в любой диспут, на этот раз вели себя весьма пассивно. «Сейчас об этом рано говорить, — сказала одна из них. — Не знаю, когда еще я выйду замуж. И выйду ли вообще». Ее поддержали еще несколько человек. Я про себя усмехнулась: им было по 18-20 лет, и я решила, что это издержки возраста. Но вот подняла руку самая взрослая и самая умная девочка, я давно выделила ее из всех за определенность взглядов и склонность к аналитическому мышлению.

— А я хотела бы выйти замуж, — начала она. — Только мне кажется, ваш вопрос поставлен некорректно. Счастье — вообще не та категория, о которой можно говорить в применении к семейной жизни.

Я, признаться, опешила. Ну, «не хочу выходить замуж» — ладно уж, куда ни шло. По крайней мере, понятно. Но — хочу и знаю, что счастливой семьи не бывает?

— А почему ты отвергаешь возможность счастья в семейной жизни? — попыталась я разобраться.

— Я не отвергаю. Я просто не считаю правильным оценивать брак по этому критерию — счастливый, несчастливый. Это не имеет никакого значения.

— А что имеет?

— Равенство. Вот если в семье оба равны, если никто не подчиняет себе другого, если оба уважают интересы друг друга — вот это и есть гармоничная семья.

— Но ведь счастье — понятие субъективное...

— Конечно, конечно, в этом-то и есть главная ловушка. В нее попадают многие женщины. Например, моя мама.

И она коротко рассказала историю брака родителей. Отец — удачливый бизнесмен, человек активный. Много работает, много разъезжает, легко заводит знакомства, она не исключает и любовные интрижки. Мама, напротив, человек домашний. Дом, трое детей, уход за мужем — это ее мир. Когда-то у мамы была профессия — парикмахер, она считалась хорошим мастером. Но отец настоял, чтобы она работу оставила, ведь он в состоянии обеспечить семью один. Сначала она томилась, но потом привыкла и стала искренне считать, что у нее — прекрасная жизнь. «Но это ужасно, — говорю я маме, — почему ты допускаешь такое неравенство отношений? Почему ты только домохозяйка, прислуга своего мужа, няня его детям? Но не жена, не друг?» Знаете, что она мне ответила? «Доченька, о чем ты говоришь! Я люблю дом, люблю вас всех. Мне ничего больше не надо. Я совершенно счастлива».

— Она не прикидывается? — спрашиваю.

— Думаю, что нет. Она сидит в этом своем семейном гнездышке, ей там тепло и уютно. Субъективно, конечно. Но разве это нормальные отношения, когда между супругами нет равенства?

Вот как непросто договориться о женитьбе с современной, то есть образованной и независимой, молодой особой. Это, конечно, одна из важных причин явления, которое социологи называют «отложенный брак».

Но вот это все-таки произошло: они решились, как говорится, оформить свои отношения. Теперь — бегом в мэрию, где регистрируется брак? Отнюдь. Теперь должна еще состояться помолвка. Знакомство с будущими родственниками. Встреча родителей друг с другом. Долгие и детальные разговоры о свадьбе с подробным перечнем расходов с обеих сторон. После чего назначается, наконец, день свадьбы... через год. Может, и не ровно через двенадцать месяцев, но, как правило, что-нибудь около того.

Предполагается, очевидно, что молодые еще раз проверят свои чувства, совместимость характеров, желание соединиться навечно... Хорошо бы, конечно. Увы, довольно часто жизнь карает за такое насилие над естеством. Стив и Пэм, с которых я начала эту главу, пригласили меня на свадьбу через год. Я приехала, но... свадьбы не было. Слишком долго они проверяли свои чувства, так что в конце концов эти самые чувства просто ушли.

О самой процедуре бракосочетания писать особенно нечего. Я невольно вспомнила, как это происходит в Москве, во Дворце бракосочетания. Марш Мендельсона, преувеличенно торжественные поздравления ведущих, чересчур помпезные ритуалы, кукла на капоте, снимки у Пушкина — все это, столько раз высмеянное в кино и на эстраде, то, над чем я сама потешалась не раз, все это вдруг представилось мне отсюда трогательным и милым.

Регистрация в мэрии происходит буднично и формально: чисто канцелярский акт в отделе бракосочетаний, где выдают marriage license (свидетельство о браке). Потом процессия направляется в храм.

В какой — определяется не только религией, но и этнической принадлежностью. Христиане (протестанты или православные) поедут в церковь, мусульмане — в мечеть, католики — в костел. Но если вы человек неверующий, а по национальности, скажем, еврей, то все равно будете совершать обряд бракосочетания в синагоге. Иначе брак, даже и со штампом мэрии, как бы не до конца узаконен.

Если же невеста и жених принадлежат к разным конфессиям, тогда они обращаются в Justice of the Peace, специальную службу, дающую «благословение» вместо церкви.

Признаюсь, на свадебном обеде я была только один раз. Если не считать свадьбу на Брайтон-Бич, в иммигрантском районе Нью-Йорка. Сначала расскажу об этом свадебном застолье у иммигрантов. Состав гостей был интернациональным — русские, евреи, украинцы, молдаване, что отразилось и на меню. Пирожки с пятью видами начинок, которые почему-то подавали на первое, сменились салатами, студнем, селедкой под шубой, фаршированной рыбой. Немногочисленные гости-американцы, едва успев прийти в себя от этого гастрономического буйства, с опаской наблюдали за следующей переменой. Крутобедрые, радушные хозяйки ставили на стол то плов, то жареного гуся, то блюдо с бараньей ногой, то тарелку со свиными отбивными. Американцы опасались не зря. На их робкий отказ хозяева отвечали пламенным напором, уговаривая, укоряя и просто требуя: «Ну будьте так добреньки, откусите хотя бы кусочек», «Ой, ну что же ж вы меня так сильно обижаете?»

Выпучив глаза, американцы заглатывали ароматные сочные куски, уже почти не чувствуя их вкуса. После чего, естественно, последовал чай с пирожными, тортами, конфетами... Если сюда еще прибавить алкоголь, которым наполнялись доверху рюмки и фужеры, и призывы «пей до дна!», то каждый из моих российских читателей, я думаю, легко представит себе эту знакомую картину. Поправку следует сделать лишь на американское изобилие, сводящее с ума русских иммигрантов. Поэтому и пир был раза в три пышнее, чем среднероссийский.

А теперь о свадьбе американской. Еда стояла на отдельном столе в углу. Каждый из присутствующих подходил к нему с одной тарелкой в руке, становился в очередь и, когда наступал его черед, накладывал себе понемногу из больших блюд, стоявших в строгом порядке: закуски, горячая буженина, тарталетки с овощами, рыбные палочки в тесте, фрукты. Затем гость отходил вглубь комнаты и с тарелкой в руках присоединялся к какой-нибудь одной из групп, образовавшихся по всему залу.