Я обвиняю!

— Никаких жалоб на Третьякова я вам писать не буду. У вас есть одна дорога — хорошо учиться и не иметь никаких выговоров.

— Да, но мы бы очень хотели, чтобы вы написали про Третьякова фельетон в журнал «Перець». Вы талантливо пишете в «Перець». Вот, например, какой вы ловкий фельетон про самого папу римского в «Перце» напечатали!

При этих словах лицо Галана стало гневным, и он отрезал:

— Не буду я писать в «Перець»! Мелкая тема. И я не знаю, зачем вы ко мне пришли! Советую вам — бросьте жаловаться без всякого повода. Учитесь лучше — и всё будет хорошо!.. Марийка, напои хлопцев чаем…

С этими словами писатель и художник ушли в кабинет.

Мария Александровна принесла чай и печенье, присела к столу, принялась гостеприимно угощать посетителей мужа. Ещё недавно она сама была студенткой одного из художественных институтов Москвы и хорошо знала, что значит для студента, живущего на стипендию, и чашка сладкого чая, и печенье.

…Галан, войдя в кабинет, сел в кресло, закурил. Грузберг подсветил его нахмуренное лицо снизу и взял уголь, для того чтобы сделать первый, черновой набросок. Видя волнение Галана, Грузберг тихо спросил:

— Что это за настырные хлопцы, Ярослав Александрович?

— А бес их разберёт! Ко мне разные люди ходят, я ведь депутат горсовета и обязан выслушивать всех — и, помолчав, предложил: — Знаете что, давайте мы с вами чарочку опрокинем? Что-то невесело у меня сегодня на душе. Такого поганого настроения давно не было.

— Нет, спасибо, я не пью во время работы. Вы это знаете.

— Тогда советую вам пить крепкий чай — от него приходит хорошее вдохновение, — и он крикнул в соседнюю комнату: — Стася, принеси и нам крепкого чайку!..

Домработница Довгун принесла Галану и художнику по стакану очень крепкого чая — «гербаты», как называли его здесь по старинке, и Грузберг приступил к работе.

Из соседней комнаты к ним донёсся голос Лукашевича:

— А что этот пан у вас делает?

— Это художник, и он рисует моего мужа, — ответила Мария Александровна.

— Он как-то странно рисует, — заметил Лукашевич.

— А что же в этом странного?

— Я, правда, не знаю, как рисуют настоящие художники. Но вот у нас в институте есть один студент. Так он берёт фотографию, делает на ней клетки и потом переносит всё это на картон с большими клетками. А как же это можно смотреть на живого человека и сразу его срисовывать?

— Это называется рисовать с натуры, — терпеливо пояснила Мария Александровна, не предполагая ещё тогда, что весь этот затеянный наивный разговор был только предлогом для того, чтобы Лукашевич мог попасть в кабинет.

— А мне можно посмотреть, как это делается? — попросил Лукашевич и подмигнул Чмилю. Тот отрицательно покачал головой, давая понять, что задуманное не состоится.

— Если не будете мешать, отчего ж, можно, — сказала жена Галана.

Получив разрешение хозяйки, Лукашевич на цыпочках вошёл в кабинет и стал за спиной Грузберга. Галан был обращён к нему лицом в три четверти и, естественно, не мог видеть руки Лукашевича за спинкой кресла, на котором сидел художник. А Лукашевич уже осторожно вытаскивал своими потными и тонкими пальцами из кармана парабеллум.

— Это вам на память делается? — заискивающе спросил он Галана.

— Нет, это не для меня лично. Портрет пойдёт на выставку. Как называется ваша выставка, Семён Борисович?

Не отрывая глаз от холста, художник ответил:

— У нас готовится областная выставка к десятилетию воссоединения Западной Украины с Советским Союзом.

— А вы слышали о таком празднике? — спросил Галан Лукашевича.

— Нам что-то рассказывали…

— Видите, вы жалуетесь на Третьякова, а сами, советский студент, не знаете простых и таких важных вещей. Это большой праздник украинского народа, праздник великого освобождения.

Голос Галана звучал твёрдо.

Лукашевичу стало ясно, что на этот раз убить Галана не удастся. Мешает присутствие художника и жены писателя.

Он дрожащей рукой засунул пистолет обратно в карман и вышел из комнаты. В столовой они с Чмилем поцеловали поочерёдно руку хозяйки дома, поблагодарили за угощение и вышли.

…Так едва не закончился смертью Галана тревожный вечер 8 октября 1949 года. Но жить писателю осталось уже недолго. Всего шестнадцать дней прекрасной золотой львовской осени…

Ярослав Александрович Галан родился в 1902 году в маленьком местечке Дынов, недалеко от древнего Псремышля — города-крепости, вошедшего в историю первой мировой войны. Нагайки местных и австрийских жандармов с первых дней мировой войны рассекали сорочки на спинах украинских крестьян и ремесленников, заподозренных в симпатиях к России, к русскому народу.

В 1915 году семья Галана эвакуировалась с помощью русской администрации в Россию. В Ростове-на-Дону, где семья жила до 1918 года, юный гимназист видит рождение Советской власти, следит за размахом революционных событий. В Ростовской гимназии он дружит с русскими, армянами, евреями, и уже тогда в нём закладывается дружеское отношение ко всем хорошим людям, независимо от их национальной принадлежности.

В Галиции же, куда довелось вернуться Галану вместе со своими родными в 1918 году, захваченной правительством буржуазной Польши после распада императорской Австро-Венгрии, все последующие годы, до исторической осени 1939-го, господствовал разнузданный национализм. Он всячески разжигался господствующими классами и зарубежной буржуазией, крайне заинтересованной в том, чтобы не допустить на границе с Советским Союзом создания единого фронта трудящихся.

Этому разъединению трудящихся всячески способствовали не только такие профашистские организации, как ОУН, но и униатская церковь. Именно у неё учились вожаки ОУН искусству двурушничества, политической демагогии. Это была целая армия мракобесов-черноризников, ткущих ежедневно паутину обмана. И с этой армией, уже с дней своей молодости, вступил отважно в единоборство коммунист и будущий писатель Ярослав Галан.

…Ярослав Галан был командирован редакцией газеты «Радяньска Украина» в Нюрнберг, на процесс над гитлеровскими военными преступниками. Во время этой командировки писатель много ездил по Центральной Европе, встречался с украинскими эмигрантами, посещал лагеря для перемещённых лиц. Рискуя жизнью, он пробирался в логова матёрых националистов, вёл с ними беседы, запоминал их имена и фамилии, чтобы потом разоблачить их в своих памфлетах. В пьесе «Под золотым орлом» он отлично воспроизвёл в драматической форме борьбу за души перемещённых лиц в послевоенной Европе. Эта деятельность Галана, естественно, не прошла незамеченной мимо националистических центров, особенно Мюнхенского центра, так называемых «Закордонных частей ОУН», связанных с бандитским подпольем, оставленным гитлеровцами в Западной Украине. Ведь Ярослав Галан отлично знал тайные сговоры и связи националистов с врагами украинского народа, как знал решительно все этапы биографии хитрого иезуита Шептицкого. С неутомимой энергией и принципиальностью он стал разоблачать врагов народа, мракобесов, светских и церковных.

Лютой злобной ненавистью возненавидели за это писателя бывшие союзники гитлеровцев… Вот почему в логове украинского национализма — в Мюнхене зреет решение: «Ярослав Галан должен быть уничтожен!»

В послевоенные годы зарубежные центры националистов требовали от своей агентуры, оставленной в западных областях Украины, активной работы по антисоветскому воспитанию молодёжи, отрыву её от всего нового, что принесла Советская власть. Запугивать молодых людей и их воспитателей любыми способами, отравлять их сознание слухами о неминуемой третьей мировой войне, о поддержке американским оружием борьбы «украинских националистов» против Советской власти — вот предлагаемые методы.

Сотни молодых людей Западной Украины приехали в учебные заведения Львова для того, чтобы учиться, овладевать знаниями, стать специалистами, полезными своей Родине, занять достойное место в жизни. А в это время враги новой жизни сеяли среди молодёжи яд национализма и ненависти к Советской власти.