О духовной жизни современной Америки

В другой раз играли американскую пьесу; там я увидел следующее: сцена изображала военный лагерь. В этот лагерь забрел молодой военный, ирландец — иными словами, шпион; раздобыв важные сведения, он должен был во что бы то ни стало отослать депешу своим друзьям в противоположном лагере. Но, разумеется, у него не было никакой возможности это сделать. И вот он взял лук, валявшийся на полу — кстати, почему здесь валялся этот лук? Не индейцы же вышли на тропу войны — велись вполне современные боевые действия с применением ружей, — но молодой человек взял лук, приколол депешу к стреле, натянул тетиву и выстрелил! А стрела упала на пол. Да, да, стрела упала на пол. И все мы, сидевшие в зале, видели это: стрела упала прямо на сцену. Так, может, хотели показать, что стрела не могла перелететь в противоположный лагерь? Ничуть! У ирландца нашелся помощник, который принялся рассказывать публике, куда полетела стрела: она, мол, вонзилась в воздух, полетела далеко-далеко, легким перышком пронзила эфир, тут блеснула, там запела, как струна, и устремилась еще дальше — и наконец вонзилась в землю, упав у самых ног друзей шпиона в противоположном лагере! Тут грянули аплодисменты, каждый из сидевших в театре янки хлопал в ладоши: ура, северные штаты спасены! Но стрела-то по-прежнему валялась на сцене, на полу. Оказалось, и это не беда! Я решил проверить, как обстоит со стрельбой из лука, ведь ту же пьесу играли каждый вечер. Но со стрелой дело никак не налаживалось: как только ее выстреливали из лука, она тут же падала на пол. Однако считалось, что она все равно пролетела в воздухе четыре с половиной английских мили, и никто не видел причины поднимать шум. Никто шума и не поднял.

Разрушают зрительскую иллюзию в американском театре и такие мероприятия, как смена сценических декораций на глазах у публики, при освещенном зале. Почему-то декорации сменяют всякий раз на открытой сцене даже и в тех случаях, когда в этом нет никакой необходимости, просто так уж здесь принято. Зная, как составляется американский спектакль, а именно из следующих одна за другой совершенно разностильных сцен, можно представить себе, как часто осуществляется подобная смена декораций при открытой сцене. Сидишь в зале, видишь все это — и иллюзия рушится. К примеру, сидишь и смотришь на сцену, где изображена улица в городе Сан-Франциско. И вдруг в самом разгаре действия из-за декораций появляются два молодчика, которые растаскивают эту улицу в разные стороны: пол-улицы направо, пол-улицы налево, и никакого Сан-Франциско уже нет как нет, и все сидящие в театре видят это, но никто из зрителей не волнуется. Следующая сцена происходит на берегу Миссисипи. Когда же наступает черед третьей сцены, сменщики декораций попросту разделяют надвое реку и утаскивают каждый свою половинку, так что и справа, и слева вода стоит стеной — как сказано в Библии. И опять-таки это никого не волнует, электрические лампочки с фанатическим исступлением освещают крушение иллюзии.

Да, американское театральное искусство и вправду нуждается хотя бы в небольшом глотке артистической культуры, духовности, в свежем дыхании чистого искусства

ВЛИЯНИЕ ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ

I. Что такое «свобода»?

Долгое время у нас на родине журналисты привычно рекламировали американскую свободу как образец подлинной свободы. Господа журналисты сами не ведают, что творят! Левые восхваляют свободу из принципа, правые — протестуют по привычке, идет беспрерывная перепалка, которая лишь в редчайших случаях проистекает от чьего-то личного опыта.

Напомним описанные выше проявления американской духовной свободы: это «свобода» покарала некую газету за то, что та признала допущенную конгрессом бестактность. Она же заставила ученика общеобразовательной школы просить прощения у Иисуса Христа за то, что на уроке арифметики он кидался бумажными шариками. «Свобода» наказала писателя за то, что он отчасти развеял легенду о добродетели американок. Она же заставила замолчать другого писателя за то, что в его книге ощущалось влияние европейских идей. «Свобода» обложила 35-процентной пошлиной импорт современной иностранной культуры. Она же преследует книги Золя и не допускает их в книжные магазины [14]. Она запрещает художникам изображать пастухов и пастушек в одежде, не застегнутой на все пуговицы. Она клеймит позором Сару Бернар за то, что артистка, наоборот, «расстегнула пуговицу». Даже этих примеров, выбранных наугад, довольно, чтобы показать характер американской духовной свободы.

Обратимся теперь к свободе социальной — мы увидим, что многие из описанных выше явлений американской жизни достаточно убедительно характеризуют ее. Хотя бы то, что каждый гражданин обязан аплодировать при одном звуке имени Джорджа Вашингтона. Что в общественном месте можно безнаказанно швырнуть человеку в лицо ореховую скорлупу и сигаретные окурки только за то, что он не выразил бурного восторга при звуке этого имени. Эмигрант сплошь и рядом вынужден скрывать свое чужеземное происхождение, если хочет поступить на службу к американцу. Освободив тысячи африканских полуобезьян, американцы в то же время обрекли на узаконенное рабство свыше миллиона белых ребятишек. Дальше. Даме, не имеющей ни денег, ни аристократического титула, заказан доступ в очень многие американские дома. Было бы наивно выдавать подобную свободу за идеал свободы как таковой, в общем, свобода эта — весьма условная свобода.

Прежде всего, в Америке свобода столь же несоразмерна и дисгармонична, как решительно все в этой стране. Ты сразу же замечаешь, что здешняя свобода не итог длительного прогресса, а во многих отношениях всего лишь плод опрометчивых решений конгресса. Она расплывчата, дисгармонична и бессистемна. Такая, понимаете ли, в Америке свобода, что можно прямо на улице пристрелить человека только за то, что он выругается в какой-нибудь лавке в присутствии дамы. Но та же американская свобода нипочем не дозволит человеку сплюнуть на пол, где ему угодно, равно как и не дозволит никому бросить непогашенный окурок — так-то вот! Американская свобода столь же смехотворно придирчива и скупа в малом, сколь великодушна и либеральна — силой конституции — в большом. Когда, например, эмигрант сходит на берег в Нью-Йорке, у него мгновенно отбирают поделочный ножик, который он носит с собой в футляре и который, в частности, использует для крошения трубочного табака, но ему охотно разрешат держать по револьверу в задних карманах брюк, потому что револьвер в Америке — общенациональное орудие убийства.

Выходит, американская свобода отнюдь не всегда — свобода добровольная, а сплошь и рядом — свобода вынужденная, навязанная законом. Конгресс заседает и раз за разом издает законы о том, в какой мере каждый обязан быть свободным, а проще было бы запретить все то, чего человек не свободен делать. Есть множество примеров свобод, навязанных американцам законом. Так, например, им приказано отдыхать в так называемый «День Вашингтона», который ежегодно нарушает план школьных занятий намного больше любых религиозных праздников, но ничего не поделаешь: в этот день американец обязан отдыхать. В 1868 году в Америке появился писатель, который заявил, что верует в монархию. Писателя этого звали Фред Николе, а книга его называется «Мысли». Худо пришлось этому человеку, не признававшему своей обязанности быть свободным. На него так накинулись в газетах и на митингах, что он подумал, не съездить ли ему в Мексику, а после оттуда уже не вернулся. Оказывается, даже мысли человека непременно должны содержать известный процент американской свободы, а не то придется ехать в Мексику. К свободе, диктуемой законом, добавляется еще и та принудительная свобода, которую патриотически настроенный народ сам взвалил себе на плечи. Например, лавочник, который в день 4 июля не запер бы свою лавку, тем или иным образом был бы наказан за подобное своеволие. Так же и театральный зритель, не впавший в исступление при одном звуке имени Джорджа Вашингтона, непременно поплатился бы за это. А чужестранец в Америке скоро почувствует, что здесь он вовсе не пользуется неограниченной свободой; он обязан исповедовать вкусы и убеждения, какие ему диктуют, а ему остается только подчиниться этому или же терпеть последствия неподчинения. На него давит деспотизм свободы — деспотизм тем более невыносимый, что осуществляется самодовольными, некультурными людьми. В Америке не делают разницы между свободой и демократией: ради сохранения целостности демократии здесь с готовностью жертвуют свободой. Сугубо индивидуальная, страстная любовь к свободе постоянно оскорбляется здесь самыми различными способами. Систематически подавляя стремление своих граждан к личной свободе, Америка в конце концов создала то самое стадо фанатиков — автоматов свободы, которое и олицетворяет американскую демократию.