Роман с урной. Расстрельные статьи

Но все попытки опубликовать это письмо а российской прессе, чтобы повысить его шанс дойти до президента, потерпели неудачу. Такие вещи в наш циничный век в газетах публикуются только за деньги — каких у блокадного вождя Никитченко не могло быть. Самый идейный из редакторов сказал: «Когда я сам хотел помочь Абхазии, слетать туда за ее счет, она платить не захотела. Ну и пошла на хрен!»

И тогда Никитченко, привыкший биться до последнего патрона и исчерпания последней, самой мизерной надежды, сам отнес это письмо в почтовый ящик Президента в Кутафьей башне Кремля, где оно легло одним из многих тысяч в его почте: «Все, выше обращаться некуда, только к одному Богу. Но я его приемную не знаю». Вероятность, что письмо достигнет цели, казалась почти никакой — но Никитченко теперь во всяком случае был чист перед собой: отстрелялся полностью и бился, как и надлежит герою, до конца.

Но дальше ход событий делается совершенно фантастическим. На следующее же утро по телефону, который он оставил больше для проформы при своем письме, ему звонят и просят срочно прийти в Комиссию по гражданству при Президенте РФ. Письмо дошло — но в какой уму не постижимый срок!

Никитченко мчит на встречу, с ним там заводят очень дельный разговор, все его доводы признают верными — и огорошивают еще раз. «Вам открываются все светофоры — и предлагается сделать российское гражданство ВСЕМ жителям Абхазии за один месяц, именно июнь 2002 года. Напишите справку обо всем, что для этого требуется. Привлечем столько сотрудников из МИДа и МВД, сколько нужно, и пошлем их прямо в Сочи. А пока вам надо вылететь в Адлер и оттуда с одним человеком на два дня проехаться в Сухуми».

Никитченко берет билет на самый первый самолет — и в Адлере его действительно ждет человек, представившийся очень обтекаемо, из чего нетрудно было догадаться, что за ведомство он представляет. Они едут в Сухуми, там этот тип прекрасно ориентируется, беседует с абхазскими коллегами, запытывает на все темы самого Никитченко, с обильным применением стакана в том числе. В общем проводится самый пристальный экспресс-рентген героя: нет ли за его героизмом каких-то левых, типа тихоновской санаторщины или еще чего-то, интересов.

Через два дня Никитченко снова в Москве с готовой справкой, как поставить на поток известное ему во всех деталях дело. И следом — снова в Адлер, куда с ним вылетает десант из нескольких десятков человек для оформления гражданства. Оставив его на российской территории, Никитченко едет в Сухуми, выступает там по телевидению, что все теперь могут в короткий срок получить российское гражданство через 8 отделений русской общины Абхазии.

«Очереди на сдачу документов стали занимать с 4-х утра, а где и уже с вечера. Но я до самого последнего не мог поверить, что все это реально, не какой-то сон. Вывез на базу, где устроились эти десантники, первую партию документов — а они тоже не верили, что я так быстро это запущу. И когда получил первые два паспорта со штампом о гражданстве, взял бутылку водки, выдул — и только тогда поверил».

И дело завертелось. Отделения по приему документов в Гаграх, Сухуми, Гудауте и так далее не знали ни сна, ни роздыху. Вместо прежних 2 тысяч комплектов документов в год теперь через центральный штаб русской общины проходило до 8 тысяч в день. Никитченко во всей загудевшей вокруг гражданства Абхазии сделался личностью номер один. У него самого башка гудела тоже: тысячи ближайших, сразу вспомнивших его друзей хотели сдать свои бумаги ему лично, мимо день и ночь стоявшей к его дому очереди. Ящиками приносили документы из правительства, разных ведомств — и отказать никому, по их традиции, нельзя; и все это запомнить — тоже.

Живо откликнулись на это и кишащие в Сухуми международные наблюдатели. К Никитченко пришли двое господ из комиссии по правам человека: «Вы нарушаете права людей, создавая у вашего дома очередь!» Десятилетнюю геноцидную блокаду, отъем у людей права на труд, образование, передвижение, торговлю, саму жизнь — эти гуманисты с оловянными глазами как-то ухитрились не заметить. А долгожданное открытие дороги жизни их всполошило тут же, вызвав этот приступ справедливости. Никитченко этим слепням ответил: «Я не нарушаю людских прав, а помогаю их восстановлению. И не дай Бог кто-то еще услышит ваши крайне неуместные здесь речи — тогда за ваши права я уже точно не ручаюсь». И оловянные международные солдатики, прозрев немедленно, убрались тут же.

На всех рынках Абхазии, в кофейнях, в транспорте, на улицах на протяжении всего этого июня только и говорилось, что об этом засветившем, как луч света сквозь блокадный мрак, гражданстве. Я спрашивал об этом очень многих: от молодых людей до стариков, от простых крестьян до директора сухумского винзавода, сделавшего первый экономический прорыв в блокаде: восстановленный с помощью российских инвестиций завод уже с год выпускал для России прославленный ассортимент абхазских вин. И больше всего поражала абсолютная схожесть всех в ответе на вопрос: «Почему все 100 процентов населения так кинулись получать российское гражданство?» — «Мы этого хотим не для того, чтобы легче было протащить мешок фасоли через погранпукт. Мы хотим войти в Россию — это главное, все остальное — во-вторых».

Глава Совета старейшин Абхазии Павел Адзинба сказал:

«Россия — это наша Родина. В Отечественную войну за нее воевал самый большой процент абхазов. У нас нет семьи, где кто-то б не сложил за нее голову. И грузино-абхазская война не закончилась, пока мы не соединились с нашей Родиной-Россией. В свое время Грузия зашла сюда, но так себя повела, что ей пришлось уйти. Меня никто не заставлял учить русский язык, а грузинский — заставляли. Наших детей били в школе, когда они там говорили по-абхазски. Когда меня послали на учебу в Москву, секретарь райкома, грузин, устроил мне экзамен по грузинскому языку. Сказал: «Ты его знаешь плохо, поедешь не в Москву, а в грузинское село учиться по-грузински». Почему мы все хотим в Россию? Потому что не хотим войны. Если примем российское гражданство, Россия даже без мандата Грузии будет обязана нас защитить. Но если все-таки Грузия войну начнет — с помощью Америки, любых других наемников, последний абхаз погибнет, но не сдастся!»

Старейший, главный винодел Абхазии Владимир Ачба произнес как тост:

«Произошло самое лучшее — российское гражданство! Слава Богу, что я дожил до этого! Абхазия стала свободной! Я учился в России, все наши специалисты учились в России, Россия всегда нам только помогала, никогда не наступала на наши обычаи и традиции. А дальше — пойдут инвестиции, легче будет создавать совместные предприятия. У нас природа, море, плодородие, курорты — только нет денег для возрождения. Откроется железная дорога, снимутся ограничения с торговли и туризма — мы снова оживем. Абхазия только с Россией сможет подняться на ноги. За этот союз мы воевали — и будем гордиться тем, что станем гражданами России!»

В Гудаутский пункт по приему документов приходили старики 1905–1908 годов рождения из таких горных селений, где нет ни газет, ни радио, ни телевидения. Но и они, оповещенные народной устной почтой, говорили то же: «Нам ничего уже не надо, мы торговать в Россию не пойдем. Нам нужно только, чтобы наши дети жили с Россией, могли в ней учиться, стать людьми». Одна старуха притащила целое послание, начинавшееся так: «Дорогой Борис Николаевич Ельцин! Спасибо Вам за то, что сделали для нас!..» Даже не знала, что в России уже президент Путин — но о гражданском месяце узнала сразу. В Гудауте женщины устроили на улицах гулянья: «Наконец свершилось! Слава Богу! Великий месяц июнь мы не забудем никогда!»

Старший по гудаутскому пункту Вианор Тания, замученный немыслимым наплывом населения, то ли всерьез, то ли шутя мне сказал: «После 30-го июня сразу убегу в Россию. Здесь меня те, кто не успеют получить гражданство, точно убьют. Люди такое счастье получили, представляешь, что будет с теми, кто сейчас на посевной застрял и не успел!»

Замученный еще сильней Никитченко, которому придали целый взвод охраны, чтобы его дом не разнесла на кирпичи нетерпеливая толпа, говорил уже вполне серьезно: