Время, Люди, Власть. Воспоминания. Книга 3. Часть 3

Это был очень смелый пират, головорез. И вот решили обратиться к нему, не возьмет ли он на себя задачу переправить ценности? Тот сказал, что согласен, если ему будет разрешено сформировать команду из людей, которые вместе с ним сидят в тюрьме, тоже бывших пиратов. Ему разрешили, дали корабль, и он поплыл в Индию. Но на обратном пути, когда получил ценности, он стал расправляться со своими сообщниками. Какой у него был метод? Он намечал к уничтожению очередного человека и ставил в своем кабинете на стол его портрет "для памяти". Когда он уничтожал его, выбрасывая за борт, появлялся другой портрет. Не помню, сколько он ликвидировал своих приближенных, но, кажется, и сам потом погиб. Говорят, имелся такой исторический факт. Когда мы смотрели эту картину и видели вероломство этого капитана, то оно в какой-то степени напоминало нам, как исчезали люди, которые работали вокруг Сталина. Внутреннее чувство подсказывало нам: не таким ли способом гибли и "враги народа"? Обычно, когда просмотр кончался, Сталин предлагал: "Ну поехали, что ли?". Кушать мы не хотели, ведь это был уже час или два ночи, надо отдыхать, завтра рабочий день. Но Сталин о нас не думал. "Поедем?"

Тут все говорили, что они "голодные", выработали уже рефлекс и врали. Ехали к Сталину, там начинался обед. Поскольку раньше мы уже позвонили Микояну и Молотову, то они потом между собой перезванивались, приезжали оба в кино, а потом вместе с нами - к Сталину. Так продолжалось, пока он не устроил нам скандал. И мы эту деятельность прекратили, потому что она могла плохо кончиться и для них, и для нас: и им не поможем, и свою репутацию в глазах Сталина подорвем. Никто на это не хотел идти, никто! Все мы без какой-либо договоренности ждали естественной развязки дикого положения, которое сложилось. Развязка наступила только со смертью Сталина. То, о чем я рассказываю, может показаться для людей со стороны невероятным. Но вот еще один факт. Сталин столько гадостей стал говорить о Ворошилове! А потом тот не только вошел в Президиум ЦК, но и в более узкое бюро.

Прошло какое-то время, как-то были мы после кино на очередном "кормлении", на ближней даче Сталина. Сталин был навеселе, он часто теперь доводил себя до такого состояния, и вдруг спросил: "Кто входит в Бюро Президиума?" Ему перечислили. Дошли до Ворошилова. "Кто, кто? Ворошилов? Как он туда пролез?" Мы молча смотрим друг на друга. Потом кто-то сказал: "Товарищ Сталин, вы же сами его назвали, и пленум избрал Ворошилова в состав бюро". Он не стал тогда дальше развивать свою мысль. Но, следовательно, подумали мы, он Ворошилову не простил, а просто по старой привычке назвал на пленуме его фамилию. Впрочем, хотя Ворошилов был избран, но не пользовался правами члена Президиума ЦК. Это выражалось в том, что Сталин не всегда вызывал его и на заседания, и на просмотр кинокартин, и на обеды, заменявшие у нас правительственные совещания. А они великой считались честью. Ворошилов теперь бывал там редко. Порой сам позвонит и приходит.

Мы ездили к Сталину очень часто, почти каждый вечер. Только когда ему нездоровилось, случались пропуски. Других причин не возникало, потому что Сталину в одиночку некуда было девать себя. Он был вроде того купца из пьесы Островского "Горячее сердце", которого играл во МХАТе Тарханов [77]. У этого купца жил какой-то приближенный, который думал, как тому заполнить его время. Купец говорил: "Ну, что сегодня будем делать?" И приближенный придумывал, что делать. Они и в разбойников играли, и всякими прочими затеями занимались. И Сталин, вроде этого купца, тоже говорил нам: "Ну, что сегодня будем делать?" Он-то уже неспособен был что-нибудь серьезное делать. Но мы должны были работать на своих постах, на которые были избраны, а кроме того, участвовать в сталинских вечерах в качествах театральных персонажей и развлекать его. Тяжелое для нас было время. Еще до XIX съезда партии Сталин ввязался в дискуссию по языкознанию [78]. Очень странная была дискуссия.

Сталин как-то принимал у себя грузина, ученого-лингвиста [79], и беседовал с ним. Тот каким-то образом пробудил в Сталине желание включиться в научный спор. И Сталин выступил против наследия академика Mappa, историка и лингвиста, против его трудов. В конце концов Сталин выступил и против того ученого-грузина, с которого все началось. Раньше это был близкий к нему человек, он его не раз приглашал к себе на обед. Таким образом, в результате дискуссии появился труд Сталина по языкознанию, один из последних его теоретических трудов. Потом Сталин занялся экономическими проблемами. Он организовал диспут [80] по ним и опубликовывал свои мысли на этот счет. Тут тоже имело место оригинальное начало. Один из ученых, занимавшихся экономической наукой, с украинской фамилией Ярошенко, стал как бы зачинщиком: написал работу о социалистической экономике и обратился в Академию наук СССР с просьбой организовать ее обсуждение. Академия, обсуждая его работу, не оценила, как он считал, этот труд должным образом. Но он был настойчивым человеком, членом партии, кажется, со времен гражданской войны, и написал в ЦК ВКП(б), стал буквально терроризировать всех, требуя, чтобы ЦК обсудил его сочинение, причем правильно оценил бы его. Однажды летом в разгар дискуссии собрались мы у Сталина на даче.

Там был в тот раз и Ворошилов. Шел обычный сталинский обед, мучительный, длинный. Вдруг Ворошилов (а мы-то были уверены, что он и не читал сочинения того экономиста, как и другие члены Политбюро ЦК) говорит Сталину: "Коба (он часто называл его так по старой партийной кличке), ты не читал бумагу, которую разослал Ярошенко?" И начал почему-то его ругать: вот такой он нехороший, то-то пишет и то-то. Сталин отвечает: "Нет, не читал". А сам смотрит на Маленкова и других. Тут все сказали, что не читали. Но Маленков добавил, что такая работа вроде бы находится в ЦК(6). Выяснили, что всем членам и кандидатам Политбюро ЦК сей материал был разослан самим автором. Ворошилов очень резко стал ругать его, приговаривая: "Арестовать его надо, мерзавца, арестовать его!" И Сталин поддержал: "Ну, что это за сволочь такая? Арестовать его!" Как же это можно? Человек написал труд, пусть даже плохой, хотя бы и вредный, но послал его в ЦК на обсуждение, считая вопрос важным. Это его точка зрения, он давний член партии, прошел большой путь, был ранее партизаном в колчаковской Сибири, сам сибиряк, хотя и с украинской фамилией. Но дан был сигнал свыше, разгромили его и спустили указание по партийным организациям.

Они обсуждали дело и клеймили позором этого человека. А за что? И сами толком не знали. За то, что осмелился написать. Если бы Ворошилов не поднял тогда вопроса, тот человек продолжал бы упорствовать на своем, называл бы всех бюрократами, но тем дело бы и кончилось. А теперь кончилось тем, что действительно арестовали, исключили из партии, и он отсиживал ни за что. Его выпустили на волю после смерти Сталина. Он обращался в Московский комитет партии, высказывая негодование против МК и против меня лично. Ему, конечно, ничего не было известно о моей роли в его деле, а меня он критиковал за то, что я не вмешался и не протянул ему руку помощи. С этим же экономистом произошел еще один эпизод, который тоже характеризует поведение Сталина. Когда Сталин начал готовить свой предсмертный труд по экономическим проблемам социализма в СССР, он всех заставил читать и изучать его. Буквально вся партия сидела и корпела над этим трудом. Он предложил также высказаться ораторам на XIX съезде партии по данному вопросу. Маленков в своем докладе уделил большое внимание его работе. То же сделали и другие выступавшие, за исключением меня. Но я не говорил о нем не потому, что я "смелый и умный" и критически относился к этому труду, а потому, что на съезде я выступал как докладчик по партийному уставу, и у меня не было необходимости притягивать за уши этот труд Сталина. В один прекрасный день он созвал нас и начал распекать за то, что плохо подобраны люди в секретариатах. Утверждал, что через наши секретариаты идет утечка секретных материалов, которые попадают за пределы Президиума, и что надо проверить, кто и как это проделывает.