Черная книга коммунизма

Высказывание Троцкого по поводу функций и свободы печати в военное время доказывает степень проникновения в умы большевиков военной ментальности: «В военное время все институты, органы государственной власти и общественного мнения прямо или косвенно становятся органами ведения войны. В первую очередь это относится к печати. Ни одно правительство, ведущее серьезную войну, не может позволить распространять на своей территории издания, прямо или косвенно поддерживающие неприятеля. Тем более это касается гражданской войны. Природа ее такова, что в тылу противоборствующих лагерей остается враждебное население. На войне, где критерием успеха или неудачи является смерть, вражеские агенты, проникшие в тыл армии, подлежат смертной казни. Этот закон, конечно, негуманен, но никто еще не называл войну, тем более гражданскую, школой гуманизма».

Во время гражданской войны, охватившей Россию с весны-лета 1918 года и продолжавшейся без малого четыре года, зверствовали не одни только большевики, но обе воюющие стороны: те и другие распинали, сажали на кол, четвертовали и сжигали живьем. Однако только большевики нашли теоретическое оправдание гражданской войне и считали ее абсолютно необходимой. Под влиянием доктрины и новых нравов, сформированных войной, гражданскаявойна превращается для них в постоянную форму политической борьбы. За войной против белогвардейцев скрывается другая, гораздо более серьезная борьба — со значительной частью рабочего класса и крестьянства, которая уже с лета 1918 года лишила большевиков своей поддержки. Война не соответствовала больше традиционной схеме, согласно которой конфликт развивался между двумя политическими группировками: она превратилась в противостояние между властью и большинством общества. При Сталине это стало боръбой Парmuu-Государства со всем обществом. Это было совершенно новое явление, и оно не смогло бы просуществовать достаточно долго и на столь обширной территории без опоры на тоталитарную систему, контролировавшую в обществе всё и вся и использовавшую такое орудие подавления, как массовый террор.

Недавнее изучение архивов показало, что именно «грязная» война 1918–1921 годов (см. часть I настоящей книги) породила советский режим. Она была горнилом, выковавшим людей, которые понесли знамя революции дальше, адским котлом, из которого вышла специфическая ментальность ленинско-сталинского коммунизма — смесь идеалистической восторженности, цинизма и бесчеловечной жестокости. Гражданская война, распространенная с советской территории на весь мир и призванная длиться столько времени, сколько понадобится для победы социализма во всем мире, утверждала жестокость как нормальную систему отношений между людьми. Плотины, традиционно сдерживавшие разгул насилия, были прорваны.

Тем не менее с первых же дней большевистской революции русских революционеров мучили проблемы, обозначенные Каутским. Исаак Штейнберг, левый эсер, союзник большевиков, занимавший с декабря 1917 по май 1918 года пост народного комиссара юстиции в их правительстве, уже в 1923 году назвал большевистскую власть «системой методического государственного террора» и поднял ключевой вопрос — о пределах насилия в революции: «Свержение старого мира, его замена новой жизнью, сохранившей прежние пороки, зараженной все теми же старыми принципами, — вот что ставит социализм перед радикальным выбором: старое насилие [царское, буржуазное] или революционное насилие в момент решительной борьбы. (…) Старое насилие есть порочная защита рабства, новое — болезненный путь к освобождению. (…) Этим и определяется наш выбор: мы берем в руки инструмент насилия для того, чтобы навечно покончить с насилием. Ведь других инструментов борьбы с ним не существует. Именно здесь разверзается зияющая нравственная рана на теле революции. Здесь коренится ее антиномия, ее внутренняя боль, ее противоречие». И добавлял: «Подобно террору, насилие, принимающее также формы принуждения и лжи, сперва отравляет жизненные ткани души побежденного, потом губит победителя, потом — общество целиком».

Штейнберг отдавал себе отчет в рискованности социалистического эксперимента хотя бы с точки зрения «универсальной морали» и «естественного права». Аналогичных взглядов придерживался Горький, писавший 23 апреля 1923 года Р. Роллану: «У меня нет ни малейшего желания возвращаться в Россию. Я бы не смог писать, если бы был вынужден тратить время на повторение старой песни «не убий»». Но все сомнения революционеров, не принадлежавших к большевикам, все предупреждения самих большевиков были превращены в ничто яростью Ленина, на смену которому пришел Сталин. 2 ноября 1930 года Горький, уже примкнувший к «гениальному вождю», пишет тому же Роллану: «По-моему, вы бы подходили к событиям в Союзе более здраво и уравновешенно, если бы согласились с простейшим фактом, а именно: советская власть и авангард рабочей партии находятся в состоянии гражданской войны, то есть войны классовой. Враги, с которыми они борются и должны бороться, — это интеллигенция, пытающаяся реставрировать власть буржуазии, и богатое крестьянство, которое, защищая свою жалкую собственность, основу капитализма, препятствует делу коллективизации; они прибегают к террору, к убийствам колхозников, к поджогам обобществленного имущества и прочим методам партизанской войны. А на войне убивают».

Так Россия вошла в третью фазу революции, символом которой до 1953 года был Сталин. Она характеризовалась массовым террором, символом которого стал Большой террор 1937–1938 годов. Теперь под удар попало все общество, включая государственный и партийный аппараты. Сталин методично определял группы людей, подлежавшие уничтожению. Для развязывания этого террора уже не требовалось исключительно благоприятных условий войны. Он свирепствовал даже в периоды внешнего мира.

В отличие от Гитлера, никогда самостоятельно не занимавшегося репрессиями, доверявшего эти «второстепенные» задачи надежным людям вроде Гиммлера, Сталин проявлял к этим вопросам личный интерес и сам инициировал и организовывал репрессии. Он утверждал расстрельные списки из тысяч имен и заставлял заниматься тем же членов Политбюро. За 14 месяцев Большого террора 1937–1938 годов в рамках 42 тщательно подготовленных кампаний были арестованы 1,8 млн. человек, из которых расстались с жизнью 690 000. Страна жила в обстановке непрерывной гражданской войны, то более яростной, то более вялой. Выражение «война классов», часто заменявшее «классовую борьбу», перестало быть метафорой, превратившись в диагноз. Политическим врагом был уже не тот или иной оппозиционер, равно как и «враждебный класс», а все общество.

Со временем террор, нацеленный на уничтожение общества, не мог не докатиться и до удерживающей власть партии. Уже в 1921 году, то есть при жизни Ленина, уклонисты и оппозиционеры стали объектами санкций. Однако потенциальными врагами были тогда беспартийные. При Сталине в ранг потенциальных врагов были возведены и сами партийцы. Тем не менее только после убийства Кирова Сталин, воспользовавшись этим событием как предлогом, получил возможность казнить членов партии. Это было возвращением к идеям Нечаева, которому Бакунин писал в июне 1870 года, сообщая о своем разрыве с ним: «В основе нашей деятельности должен лежать простой закон: честность и доверие между всеми братьями [революционерами]; ложь, хитрость, мистификация, а при необходимости — насилие в отношении наших врагов. (…) Вы же, любезный друг, — и в этом заключается ваша главная, колоссальная ошибка — пошли по пути Лойолы [160] и Макиавелли. (…) Приняв на вооружение полицейские, иезуитские методы, вы надеетесь построить на них свою организацию (…), потому и поступаете с друзьями, как с врагами».

Другая новация Сталина состояла в том, что палачам тоже предстояло перейти в разряд жертв. После казни Зиновьева и Каменева, старых товарищей Бухарина по партии, последний заявил жене: «Я страшно рад, что эти собаки расстреляны!». Не прошло и двух лет, как сам Бухарин был расстрелян, как собака. Это изобретение сталинского режима было взято на вооружение большинством других коммунистических режимов.