Я дрался на бомбардировщике. "Все объекты разбомбили мы дотла"

— Что с ним делать?

— Давай, — говорю, — отправлять его в Морфлот, пускай бьют по кораблям.

И в испытательном акте появились выводы: «Целесообразно отправить в Морфлот, для ударов по кораблям». И на этом кончилось.

— Вам приходилось летать на фотографирование?

— Ночное фотографирование мы всегда делали, чтобы зафиксировать результаты нашего удара по любому объекту: по железнодорожному узлу, по городу. Но не всегда это удавалось сделать. Ну, например, в конце войны я бомбил Берлин два раза, 20 и 26 апреля 1945 года. Там было не до снимка.

— Над морем летали? Не страшно?

— Много летал. Никакого страха не было, потому что я летал на Б-25 — очень надежном самолете с двумя моторами. И вероятность того, что откажут оба, очень мала, а на одном он хорошо летел. Летал над морем и на самолетах Ту-4. У него — четыре двигателя. Ну один откажет, еще три двигателя есть, даже мыслей не было, а уж тем более страха… Летал и над Северным морем. В общем, облетал я от Москвы на север до полюса, со снежной белизной, и на юг до Африки, с тропический листвой.

А с запада на восток — от Атлантического океана до Аляски. И никогда я об этом не думал.

— Вы в налетах на Хельсинки участвовали?

— Пять раз я бомбил Хельсинки. Для налета на город мы перелетели с подмосковных аэродромов под Смоленск в Новодугино. Надо отдать должное нашему высшему политическому и военному руководству. После Сталинграда и Курска чувствовалось, что гитлеровская коалиция зашаталась. Следовало ускорить выход Финляндии из нее. И вот с этой целью решили бомбить Хельсинки. Но все цели для бомбометания давали по окраине города. После того как финнов вывели из войны, послали специальную комиссию. Весь город Хельсинки, слава богу, цел. Значит, целы и старики, и дети. А по окраинам было разбито здорово. Я помню, мы три раза вылетали, и они запросили мира. Тогда дали задание бомбить города на берегу Финского залива. Вот их разбили в пух и прах.

— А что вы можете сказать о зенитной артиллерии финнов?

— Город Хельсинки был неплохо прикрыт артиллерией, но мы ходили по краю.

— А как подбираться сами решали? Или давали маршруты?

— Нам давали заход. Как правило, мы шли с востока на запад по берегу.

— Вы участвовали в налетах на Берлин и другие немецкие города в 1943–1944 годах?

— Я уже не могу точно сказать. Я бомбил не только Берлин, Варшаву, Кенигсберг, города вокруг Берлина… Порт Хель в конце войны тоже бомбил. На Будапешт мы раз пять летали. В 1943 году я Берлин не бомбил. Тогда чаще свои города бомбили — Киев три раза, например, Минск бомбил. Гитлер прилетал в Минск, и нам приказали бомбить прямо по центру. Я, как правило, осветителем ходил. Вот когда Киев бомбили, одна бомба попала на вокзал, как раз где ресторан, вот там ухлопали много немецких офицеров и солдат. Ну и наши тоже погибли… Вы сами понимаете… Много мы бомбили свои железнодорожные узлы. Брянск, можно считать, мы разбили сами, Оршу, Орел.

— Вену бомбили? Будапешт? Софию?

— На Софию я, по-моему, только раз летал. Вену не бомбили ни разу. Вену берегли. Центр музыки, Штраус… И Краков тоже ни разу не бомбили. Варшаву много раз бомбили, а Краков нет, и он остался цел.

— Известно, что англичане, когда бомбили, то города в целом бомбили, все что попало. У нас дальняя авиация ночью бомбила какие-то конкретные цели? Или тоже города бомбили целиком?

— В Берлин без разбора прямо бросали, и в Будапешт. А вот когда бомбили Брянск, Орел — то не город, а только по железнодорожному узлу.

— Бывали ли у вас какие-то особые задания: разбомбить какую-то конкретную малую цель?

— Были. У Кременчуга, мост через Днепр. Наши подходили к Днепру, и немцы начинали тикать. Мост разбит был нами. Дали высоту небольшую и разбили этот мост. Как сейчас помню, сделали снимок этого моста. А больше малой цели и не помню…

— По плавсредствам противника работали? По кораблям?

— Я лично по кораблям не работал. Вот когда наши к Севастополю подходили, а противник на кораблях уходил, тогда нам дали задание бомбить и город Севастополь, и корабли. И вот тут я не только отбомбился по кораблю, но еще со злостью вернулся и обстрелял из пулеметов. Вот не знаю почему, но вернулся и обстрелял крепко…

— Что вас так разозлило, что вы возвращаться решили?

— У меня к немцам злость накопилась. А ведь я в республике немцев Поволжья, в Энгельсе, был. Мы с немцами мирно жили, никогда ни одной драки не было между ребятами. Представляете — никогда и ни одной. Начальство всегда на празднике вместе с немецким начальством на трибуне стояло. И немцы хорошо к нам относились. Даже такое бывало: из ребят кто-нибудь напьется, курсант или офицер, так они подберут, приведут до гарнизона…

В газетах писали, немцы много евреев убили. Многих расстреляли. И не только евреев. С Людмилой Сергеевной, женой, я тогда еще был не знаком. Их семья, на счастье, эвакуировалась. Если бы не эвакуировались, их немец точно расстрелял бы всех. У нее отец — член партии с 1919 года.

— В вашем полку были случаи, чтобы сбитые экипажи возвращались из-за линии фронта?

— Да, вы знаете, был такой случай. Правда, это было уже в конце войны. Над Будапештом сбили экипаж Бочина. (По данным ЦАМО: Бочин Алексей Алексеевич, самолет сбит 20.01.1945, вернулся в часть 18.5.45. Остальные члены экипажа: второй пилот Королев Н.Ф., штурман Бандэр Г.И., стрелки Шацкий М.Ф., Пульков В.А. числятся не вернувшимися). Бочин выпрыгнул с парашютом, попал в плен, его допрашивали. Бочин мне потом рассказал:

— А тебя немцы хотели расстрелять.

— Меня?! За что? Что я им такого особого сделал?

Оказывается, он им рассказал, как я расстреливал немецкие эшелоны из пушки, а они заявили:

— Попадется к нам, расстреляем.

Вот так вот. А его, Бочина, не расстреляли.

— Правда ли, что Голованов выпросил у Сталина разрешение не «фильтровать», то есть не направлять на проверку экипажи, вернувшиеся из-за линии фронта после сбития самолета, а сразу направлять в свои полки?

— Не фильтровать? Я об этом никогда не слыхал. В первый раз слышу. Но зная Голованова, это вполне можно допустить. Голованов — очень добрый мужик. Помню, я с ним за руку здоровался.

— А какого цвета у вас были самолеты?

— Коричневатые… А снизу голубые или серые. Не соврать бы, стал забывать…

— Номера у вас где на самолетах рисовались?

— И на фюзеляже, и на киле. Вот у меня в первой эскадрильи были номера с первого по двенадцатый. Личного самолета у меня как бы и не было. Я на всех летал, даже не знаю, на каком чаще. Я же учил всех летчиков сам. И всех на их самолетах учил. Сделал с ним один, два, ну три боевых вылета. Этот самолет оставляю ему, а себе беру новый…

— А какие-либо рисунки, надписи были на самолетах? «За Родину!», «За Сталина»?

— Тут что угодно. Не запрещалось, рисовали все, что хотели. «Севастопольские» на всех написали.

— Скажите, а как учитывались результаты ударов?

— Выделялся экипаж, который фотографировал результаты бомбометания полка. Снимок привозил, его дешифровали, смотрели, сколько бомб разорвалось на цели.

— А осветитель обязательно шел?

— Почти всегда. Я часто осветителем ходил. Потому что больше всего мне доверяли. Но это самая тяжелая работа… Первый идешь, надо найти цель. Нашел, САБы сбросил, прожектора ищут тебя.

— Скажите, какая работа была сложнее, фотографа или осветителя?

— Обе сложные. Фотографу надо обязательно сфотографировать, а осветителю надо обязательно точно осветить.

— Если случилась неприятность и, допустим, фотографа сбили, вылет этот остальным экипажам за-считывался?

— Ну, если это очень важно, посылают второго фотографа. Были под конец войны и такие случаи: отбомбились, а никакого снимка нет…

— У вас бывали летчики, которые не хотели летать?